Хаос

Шушаник слушала молча и внимательно, это очень нравилось Антонине Ивановне. Она не сомневалась, что слова ее оказывают благотворное влияние на еще не сформировавшуюся девушку, давая ей надлежащее направление.

Девушка уважала в Антонине Ивановне ум, силу воли, образованность, но дружить с ней, — нет, дружить она еще не могла. Да и как, по какому праву она могла бы рассчитывать на дружбу? Временами девушка сожалела, что Антонина Ивановна лишена любви мужа. Неужели Смбат Алимян сумел бы найти лучшую подругу жизни, чем эта образованная мать, добродетельная жена, внешне привлекательная, не старая? А может быть, под внешней искренностью Смбата скрыта холодная душа?

Однажды в комнату неожиданно вошел Смбат. Он приехал, чтобы отвезти детей в город. Был канун вербного воскресенья, и Воскехат потребовала, чтобы утром внучат повели к обедне. Антонина Ивановна не возражала. Пусть ведут в какую угодно церковь, ей все равно.

Заметив на столе жены учебник армянского языка, Смбат взял его, перелистал, взглянул на Шушаник и угадал, что девушка дает уроки Антонине Ивановне. Он ничего не сказал, лишь горькая ироническая улыбка мелькнула на его лице.

На следующий день, вернувшись с детьми из города, он снова застал Шушаник у жены. Девушка хотела было уйти, но Антонина Ивановна ее не пустила. Шушаник стала играть с детьми. Смбат украдкой следил за нею. Как это скромное лицо и два детских личика дополняли друг друга! Ах, отчего не она их мать, — она, такая близкая ему по крови и по духу!

Под наплывом мыслей Смбат не мог оторвать глаз от Шушаник и невольно вздохнул; вспомнив слова дяди: «Почему ты не сорвал ветку с родного куста?»

За последнее время в душе Смбата произошла новая перемена. Он уже сознавал, что продолжать жить так, как он живет, — невозможно, стыдно. Неужели он позволит себе докатиться до дна? Почва из-под ног ускользала. Неужели забыть отцовское завещание, горе матери, долг по отношению к детям? И в особенности к детям! Нет! Значит, надо остановиться и трезво поразмыслить. Разве он нашел хоть какое-нибудь облегчение в пьяном ресторанном угаре? Разве эти роскошные пиры, бессонные ночи, острый запах вина, принося минутное притупление чувств, вернули ему хотя бы чуточку покоя? Конечно, нет. Скорбь его, как могучая огненная лава, и искусственные преграды бессильны остановить ее напор. Долой малодушие! Он не хочет, наконец, погибать из-за единственной случайной ошибки. Разве у него одного такое тяжелое положение? Почему другие могут мириться со своими ошибками, как только осознают их тяжесть, а он, пытавшийся избавить братьев от нравственной гибели, сам должен погибнуть? Счастье, что он не так юн, как Аршак, и не так несдержан, как Микаэл. О нет, пора, пора одуматься…

Смбат стал замечать, что Микаэл, казавшийся ему бесповоротно пропавшим, день ото дня становится все более серьезным. Отвернувшись от городской жизни, он как бы ушел в себя, чтобы очиститься от былой скверны. А кто или что тому причиной? Во всяком случае, не его наставления и советы, а нечто другое, более могучее. И, внутренний голос подсказал: «Шушаник!..»

Собственно говоря, у Смбата не было достаточных оснований утверждать, что Микаэл заинтересован этой девушкой, но все же он был убежден, что предположения его правдоподобны. Ну и пусть! Значит, душа брата, оскверненная другими женщинами, очищается под влиянием духовного обаяния скромной девушки. Разумеется, надо только радоваться, что погрязший в тине беспутства брат избавляется от нравственной смерти. Но почему же какая-то нелепая ревность не дает Смбату покоя?

Простительно ли ревновать к родному брату? Пусть они любят друг друга, если только любят, — он будет рад, он обязан радоваться. Ведь для него все кончено, и остается только повторять многозначительные слова дяди: «Почему ты не сорвал ветку с родного куста?..»

3

Хоть и считал себя Смбат Алимян свободным от предрассудков и суеверий, однако бывали у него предчувствия, которым он как бы нехотя верил. Когда им вдруг овладевала тоска, он знал, что услышит приятную весть. И. наоборот, когда испытывал радостное томление, — понимал, что это предчувствие грозящей неприятности.

В тот день им овладело веселое настроение: он напевал и насвистывал, забыв о своем постоянном горе. Выпил стакан чаю, ласково пожурил мать, зачем она, вечно грустная и мрачная, сидит со сложенными на груди руками, заражая всех своим настроением; спустился в контору. Служащие были уже на местах, а в кабинете дожидались несколько посетителей. Отдав необходимые распоряжения и закончив прием, Смбат обрадовался известию, что цена на нефть повысилась на полкопейки за пуд. Он высчитал, что, если дела и дальше так пойдут, можно будет удвоить число буровых скважин — и три миллиона превратятся в десять, пятнадцать. Он сознавал теперь значение денег больше, чем когда-либо, и ему стало стыдно за «былые ребяческие идеи».

В приподнятом настроении Смбат уже собирался выйти прогуляться, как вдруг вошел Исаак Марутханян, последние три-четыре месяца избегавший бывать у Алимянов.