Ханский ярлык

Однако «отцепить» такое страшилище было не так просто, да и боязно. Нашёлся старый рыбак, в несколько взмахов он отрубил щуке голову и лишь после этого стал освобождать руку бедного Сысоя.

   — Крепко она тебя. Намотай на длань паутины со слюной.

   — А где я паутины возьму? — ныл Сысой, морщась от боли. — Слюна-то есть, а паутина?

   — Давай добежим до вески, — предложил княжич. — Там где-нито найдётся.

Они вскочили в сёдла, помчались к веске, состоявшей, в сущности, из одного двора да нескольких пожарищ.

На дворе никого не было. Вошли в низенькую избу — и там никого.

   — Эй, есть кто? — спросил Михаил.

В тёмном углу что-то вроде шевельнулось. Княжич подошёл и увидел иссохшего старика.

   — Дедушка, а где хозяева?

   — Хоронятся оне, — негромко отвечал старик.

   — Где?

   — Вестимо, в лесу, сынок.

   — От кого хоронятся-то?

   — Вестимо, от татар.

   — Но татар же нет.

   — А топот-то копыт... Поди угадай: али татары, али свои скачут. Услыхали: вы едете, да и убегли. А я уж на ноги непригоден.

   — А когда воротятся?

   — Как я позову.

   — А как же ты позовёшь, дедушка, коли ходить не можешь?

   — А у меня гонец есть, — отвечал старик и позвал негромко: — Свиля, вылазь, тут свои.

И вдруг в избе появился пёс. Откуда? Михаил с Сысоем не могли понять, то ли из-под печки, то ли из-под ложа стариковского, то ли через дверь открытую влетел. Дружелюбно виляя хвостом и телом, приблизился, сел у ложа, смотрел на деда с ожиданием.

   — Что ж он даже не тявкнул, когда мы приехали?

   — Эге, сыночки, — раскрыл дед в улыбке беззубый рот. — Тех, кто тявкал, давно татары перебили. А мы со Свилей не дураки, чтоб тявкать-то. Правда? — спросил дед пса.

И тот, взвизгнув радостно, крутнул хвостом.

   — Вот видите, он согласен. Он у меня умница. Всё понимает.

   — Дедушка, мы что пришли-то... Вот его щука за длань ухватила, нам бы тенёт паучьих к ране приложить.

   — А ну-ка, сынок, покажь. Может, пока Свиле дадим полизать? Раны-то, ожоги он хорошо вылизывает. Помочь поможет ли, не ведаю, но уж гноиться не будет. Ручаюсь. Попробуем?

   — Давай попробуем, — согласился Сысой.

   — Дай-кось руку, сынок.

Старик взял осторожно за палец ладонь Сысоя.

   — Свиля, полечи-ка человека.

И пёс старательно стал вылизывать покусанную ладонь.

   — Поверни нутряной стороной, — посоветовал старик. — Она ж у тебя вся прихвачена. Не иначе руки мыть вздумал после рыбы?

   — Точно, дедушка.

   — Вот. А эта злыдня твою ладонь либо за рыбу приняла или за утку. Она и до уток большая охотница, особенно до утят. Ну, довольно, Свиля. А теперь беги, веди наших, скажи, мол, все свои тут. Ну!

Пёс рыкнул, словно поддакнул, и выбежал из избы.

   — Вот если б не он, давно б и нас не было, — сказал старик. — Видели, сколько пожарищ в веске? Это ж все дворы были. И почитай в каждом псы что волки. А проку? Татары набежали, псов саблями посекли, хозяев в полон угнали. А наш Свиля-то как заслышит топот копыт, а чует далеко-о, так немедля всех в лес гонит. Извизжится, пока не выпроводит. Татары явятся, а изба пустая, с тем и отъедут. Был я на ногу крепок, тоже убегал, а теперь не могу, лежу колодой. И Свиля из-за меня не стал убегать, не хочет одного оставлять. В глаза глядит, разве что не говорит: «Помрём, так вместе. Всё одно не брошу тебя». — У старика где-то в уголке глаза слезинка явилась, но он не отирал её.

Вскоре появилась хозяйка.

   — Доченька, — сказал ей старик, — сходи в сарай, на гумно, где есть паучьи тенёта, собери ребятам вот, длань полечить, да захвати пучок пачесей[108], привязать чтоб.

Хозяйка ушла, на пороге появился Свиля, подошёл к старику, лизнул руку.

   — Сполнил? — спросил старик. — Всех позвал?

Ув-вув! — тявкнул пёс.

   — Всех, значит. Умница, Свиля. Думаете, пошто ему имя такое дали? Видите, шерсть-то на спине чёрная, свилистая, как у ягнёнка, от роду так. Вот и окрестили Свилей, почти как меня. — Старик улыбнулся. — Меня-то Филей звать. Так вот мы с ним два друга — ремень и подпруга, Свиля с Филей. Одно огорчает: помру — как бы с тоски не сдох Свиля-то. Тогда нашим беда, пропадут без него. А вы сами-то, ребята, чьи?

Сысой и Михаил быстро переглянулись. Отвечал княжич:

   — Мы, дедушка, княжьи гриди.

   — A-а, стало, коло князя кормитесь?

   — Возле него, дедушка.

   — А как тут оказались?

   — Да рыбачили, невод таскали.

   — И он тут? Князь-то?

   — Да нет, он во Твери.

   — Ну да, конечно. Ему, чай, не до рыбалки. Делов много. Век прожил, а князя не видел, хоша дань и платил. Не сподобился зреть. Не сподобился, — вздохнул старик. — За данью-то все тиуны являлись, не князь. А то ещё баскаки как-то рыскали. Ну эти последнюю шкуру сымали, скоких в рабство угнали. Страсть. Не зря их после побил народ. А князь-то ничё, свой, поди, жалеет своих-то? А? Впрочем, кто нас жалеет? Разве что Свиля-батюшка.

Ув-вув! — тявкнул пёс.

   — Понимает, всё понимает.

Вернулась хозяйка с тенётами и пучком льняных пачесей, за ней явились в дверях дети — мальчик и девочка.

Смешав тенёта со слюной, заставив плевать на них и самого Сысоя, и Михаила, женщина обложила покусанную ладонь, замотала льняной куделью, завязала и наконец разомкнула уста:

   — В другорядь не дразни щуку.

   — Спасибо, хозяйка. Не буду, — усмехнулся Сысой.