Ханский ярлык

— А мы вот с братом Святославом мирно живем. И вообще, если б не татарский набег этот с дядей твоим, у нас бы тишина и мир были. Татары много весок пограбили и пожгли. Людей попленили.

— Что делать? Дяде Андрею захотелось великим князем стать.

— Но это ж не по закону, не по старине, великим князем должен быть старший в роду. Сегодня это отец твой — Дмитрий.

— Татары плевали на нашу старину... Они вон даже Невского — деда моего — унизили этим, отдав великий стол его младшему брату Андрею. А теперь вот и с отцом то же повторяется.

— Но как-то же он добился великокняжеского ярлыка?

— Ничего б он не добился, если б сама Орда не раскололась. Сейчас одна на Волге — в ней хан Менгу, а другая на Дону — там хан Ногай сидит.

— А ты к какому хану поедешь?

— К Ногаю. Он сейчас сильнее Менгу, и он же отцу ярлык дал.

— Да,— вздохнул Михаил,— золотое время до прихода татар было у нас, никому не платили, никому не кланялись.

— Все равно ссорились. Оттого и татары нас победили, что меж нашими дружбы не было. Пока русские княжества будут врозь тянуть, быть нам вечно под Ордой.

— Вот я и говорю, дружить нам надо. Вон твой отец с родным братом ссорятся. А вот мой Святослав с двоюродным братом в мире да ладе живут.

— Это с кем?

— А с Данилой Московским.

— Ну, дядя Данила мужик разумный, он с отцом ладит.

Тем временем Сысой высек огонь, запалил трут, от него бересту, а от нее уж ветки. Трут спрятал в плотную коробку, где он должен погаснуть до другого раза, и стал ломать и подкидывать в огонь сушняк.

— Ярославич,— позвал, обернувшись,— давайте ближе к огню, а то вас комары съедят.

Княжичи перешли к костру. Сысой подкинул на огонь сырой травы, чтоб побольше дыму было.

Вскоре прибыли гриди с конями, привезли походный котел, залив в него воду, повесили над огнем. К тому времени Митяй разделал вепря, мясо порубил на куски, тяжелую шкуру повесил на нижний сук березы. Кишки выбросил псам, с вожделением ждавшим награду за труды.

— После лова их домой не загонишь, пока свежатинкой не угостишь,— сказал Митяй,— Знают твари свое право.

— А если б не было добычи? — спросил Сысой.

— Э-э, их только б видели. Но все равно в веску впустую б не воротились. В веске-то их, почитай, не кормят, эвон, мол, лес, сами кормитесь. Загнали б зайца, а то глухарку б на земле нарыли.

Потрескивал, пылая, костер, клокотал котел, пуская душистый пар, гриди напристраивали у огня копья с насаженными на них кусками мяса. Жарили.

— Вот уж верно в «Слове» поется: с конца копья вскормлены,— заметил княжич Александр.

— В каком слове? — спросил Михаил.

— В «Слове о полку Игореве». Не читал?

— Где там. У нас все сгорело.

— Я другой раз приеду, привезу тебе список.

— Привези, не забудь. А про че там?

— Да князь Игорь был такой на юге сто лет тому назад, ходил на половцев ратью. Как говорится, пошел по шерсть, а воротился стриженым. Вот и сочинил это «Слово» о походе. Сам обжегся, других предупредить решил.

— Ну, и себя, наверно, оправдать?

— Отчасти, возможно, и из-за этого. Но сочинил хорошо, складно, ничего не скажешь. На рати опростоволосился, но в слове вельми преуспел. Однако князья наши не послушались этого «Слова». Пренебрегли. А зря.

— Почему?

— Ну как же, он же звал к объединению, чтоб все заодно. А что вышло? Сам видишь, под татарами уж пятый десяток. Не впрок нам наука-то, не впрок, Миша.

Переяславец впервые назвал тверского княжича по имени, и Михаилу это было приятно. Он чувствовал, что они сближаются с Александром, что сейчас здесь, в лесу, меж ними завязываются теплые отношения, и хорошо бы, чтоб они переросли в дружбу.

«Конечно, перерастут. Женится на Ефросинье, еще крепче подружимся» — так думал Михаил, пытаясь заглянуть в грядущее, скрытое от дня сегодняшнего.

— А теперь вот Орда учит нас жить не тужить,— с горечью сказал Александр.— У своих умных не хотели учиться, у поганых поучимся дерьмо есть.

Видно, последние слова пали на слух подбегающему Митяю с дымящимся на стреле сердцем.

— Зачем дерьмо? Лучше сердце зверя,— молвил он торжественно.— От того храбрости вашей прибудет, господа.

Александр был не очень доволен дерзким вмешательством в их разговор мизинного человека, но смолчал, тем более что мизинный прямо на сломленной ветке березы, брошенной на корзно, разделывал для них — княжичей — горячее, только что вынутое из котла, сердце вепря.

Княжичи достали свои засапожники, каждый воткнул свою часть в него. Подняли.

— Ну,— сказал Михаил,— съев одно сердце, мы как бы побратаемся, Александр Дмитриевич, а?

— Постой, постой, Миша,— Александр обернулся,— Эй, Еремей, принеси мою сулею¹.

Гридь исчез, видимо побежал к седлам, вернулся с сулеей, обшитой кожей.

— Вот вино, Миша, брататься так брататься.— Александр выдернул пробку, откинул ее, она была на ремешке.— Твое здоровье, Миша.

И сделал несколько глотков из сулеи. Протянул Михаилу.

— Теперь ты, Миша.

— Я не пью,— вдруг смутился и покраснел княжич.

Это не очень удивило Александра.

— Еще научишься. Пригуби хотя бы.

Михаил пригубил и, поморщившись, тут же вонзил зубы в горячее сердце.

13. И ВНОВЬ РАЗДОР