Ханский ярлык

   — Погодить надо.

   — Чего годить? Слышал, сказал, мол, нас поле рассудит.

   — Мало ли что он говорит. Грозит. Что ему ещё осталось?

   — Почему-то он спрашивал меня, правда ли, что ему за спину отряд послали, — молвил Александр Маркович.

   — А ты ему что?

   — Не ведаю, ответил.

   — А он?

   — А он не поверил. Сказал: «Всё ты ведаешь».

   — Значит, боится он, — сказал Михаил. — Откуда ж этот отряд выдумал? Пуганая-то ворона куста боится.

   — Может, действительно послать кого пошуметь у него за спиной. А?

   — Погодить надо, Данила Александрович.

   — Экой ты, Миша, годилыцик.

   — Ну пошлём кого. Они сцепятся там с владимирцами. И всё тогда. Заратимся поневоле. А это ж, чай, не Татары, тоже русские.

   — Боишься рати?

   — Крови русской проливать не хочу, Данила Александрович, оттого и боюсь. Мы ж христиане. Под Дмитровой тогда уговорились. Почему здесь не попробовать?

Обе стороны, опасаясь нападения, усилили дозоры. И опять дозорные быстро снюхались между собой, а в одном месте владимирцы с москвичами разложили на поляне совместный костёр и грелись возле него и даже чего-то жарили и жевали совместно, перемывая косточки своим князьям:

   — И чего их мир не берёт?

   — А шут их знает, чего им не хватает. Жратвы всегда от пуза, порты новые, баб завались, медов — залейся. Так нет же — дай им заратиться.

   — Да, братцы, без князей, пожалуй, лучше было. Тишей.

   — Не скажи. Ино без них тоже нельзя. Вона отца возьми ихнего Невского, тот не с братьями ратился, а с немцами да свеями. А эти? Тьфу, прости, Господи.

   — Ваш татар натакался таскать сюда.

   — Вот именно. Дотаскался, что все церкви у нас ободрали поганые, с епископа едва последние порты не сняли. Думаешь, чё на Переяславль попёрся?

   — Че?

   — Пограбить, пока племяш в Орде обретается.

Напрасно беспокоился великий князь, что дозорные поуснут. При таких беседах до сна ли? Бдели дозорные, все бдели.

С утра опять отправился Александр Маркович к великому князю уговаривать и наклонять к миру. Однако опять не преуспел. Упирался Андрей Александрович, всё допытывался, кто же это донёс князю Даниле о его походе?

   — Не ведаю, князь, — отвечал Александр Маркович.

Но именно в этом усматривалась некая подвижка в переговорах. Уж не грозится великий князь, а доискивается причин неудач своего похода.

   — Ясно, самолюбия перешагнуть не может, — говорил Михаил Ярославич. — Как-то бы пособить ему надо.

   — Напасть внезапно, так живо перескочит и через самолюбие, и через все пеньки до самого Владимира, — не соглашался Данила Александрович.

На следующий день решили не посылать к Андрею никого. Выждать надумали. И уж после обеда приехал от него Акинф.

   — Ну с чем пожаловал?

   — Князь Андрей Александрович готов помириться, но на условии, если Данила Александрович скажет, кто донёс ему о походе.

   — А этого он не хочет? — мгновенно выставил Данила кукиш.

Акинф смутился, словно это ему предназначалось.

   — Я знал, что вы не согласитесь.

   — Так чего пёрся тогда сюда?

   — Ну как же, Данила Александрович, так пересылаясь, может, до чего-нибудь и договоримся.

   — Он верно говорит, — сказал Михаил. — Правильно, Акинф. Про кукиш ты ему, конечно, не говори, а скажи, мол, думают, сразу решиться не могут.

   — Какого чёрта! — возмутился Данила. — Я ему в нос сам суну. Чего тут думать?

   — Данила Александрович, надо ему соломки, соломки подстелить, чтоб не так больно падать было. Неужто не понятно? Езжай, Акинф, так и скажи: думают.

Почувствовав, что великий князь начал поддаваться, они и на следующий день не послали Александра Марковича. Ждали Акинфа. Должен же он явиться за ответом: что надумали?

Тот прискакал опять после обеда, и, судя по всему, гнал коня во весь опор. Подъезжал, широко улыбаясь.

   — Ну?

   — Подстелили соломку, Михаил Ярославич.

   — Кто? Говори толком.

   — Новгородцы. Явились за великим князем с неприятным известием. Свей вошли в Неву и на острове строят крепость.

   — Ну вот, — засмеялся князь Михаил. — Не было бы счастья, да несчастье помогло.

   — Вот пусть на свеях и оббивает себе кулаки, — сказал Данила Александрович.

   — Велел великий князь заворачивать большой полк и распускать ратников. А с дружиной малой пойдёт в Новгород.

   — А нам-то что велел передать братец?

   — А вам? Пусть, мол, свеям спасибо скажут, а то бы крепко наказал неслухов.

   — A-а, у него вечно с больной головы на здоровую, — махнул рукой Данила. — Передай, что мы желаем ему победы над свеями, чтоб имя отца не посрамил.

   — Передам, Данила Александрович, — отвечал Акинф, заворачивая коня. — Счастливо вам.

И почти с места опять пустил коня в елань[158].

14. ПОГОРЕЛЬЦЫ

Среди ночи, в самый сон, Михаил Ярославич проснулся от толчка в плечо. Толкнула его жена, лежавшая рядом:

   — Миша, кажись, горелым пахнет.

Князь потянул носом, соскочил с ложа, босой подбежал к окну. Крикнул тут же:

   — Горим, мать. Скорее оболокайся.

Сам едва успел натянуть сапоги, накинуть кафтан. Порты в руку, другой ухватил за руку затяжелевшую Анну Дмитриевну, ходившую уже на последнем месяце.

   — Бежим!