Ханский ярлык

— В Тверском княжестве, сказывают, народ не только татар, а и своих бояр побил, — негромко произнес Андрей и поглядел теперь не на Степана, а на Аксинью. — И в Новгороде пожгли боярские дворы…

— Давно бы пора! — гневно повела черными глазами Аксинья, и пальцы ее заработали еще быстрее. — Страх берет: не было б Узбекова нашествия… Ну, да наш князь хитер да умен, отведет ордынцев.

— От его ума да хитрости вишь как славно живем! — обвел Степан избу суровыми глазами. — На языке мед, а под языком лед. Что он, что Кочёва… Живоглоты!

— Верно! — живо подхватил Андрей. — Его неспроста Калитой прозвали, нашими слезами кошель свой набивает! — И, нахмурившись, уже медленно продолжал: — Надысь слыхал, подался князь в Орду, хана Узбека обхаживать: ярлык замыслил получить.

— Этот обведе-ет! — убежденно протянула Аксинья. — Может, полегчает, как от татар оградит. Баскаки б ездить перестали.

— Ярлык — то б и нам польза, — согласился муж.

— Без нас и от орды не оградит, а нам бы от него, обиралы, оградиться! — с горячностью воскликнул Андрей, и шрам на его лбу порозовел. — Степан Ефимыч, — продолжал он шепотом, пододвинувшись вплотную к Бедному, — поднять бы народ, перебить кровососов… Самое время ныне. Сила с князем ушла, Кочёва мешковат: пока соберется… А черные люди с Гончарной слободы поддержат. Я оттоль недавно… Перебьем волков, добро, что они у нас награбили, отымем, по правде поделим…

Дождь сек крышу все сильнее; потрескивая, чадила лучина; червь-древоточец точил стену.

ДЕД ЮХИМ

Селение, к которому подъезжал небольшой отряд Калиты, оказалось десятью дворами на бугре. Трошка поскакал вперед — выбрать для князя избу почище да попросторней, и скоро Иван Данилович уже снимал сапоги в облюбованной Трошкой избе.

Бориска остановился возле ветхих ворот с крестом и образом у верхней перекладины. Из ворот вышел кряжистый дед в сермяжных заплатанных штанах, полотняной рубашке и берестяных лаптях.

Зеленовато-белые волосы облепили его голову и лицо, густо иссеченное морщинами. Дед был не стар, а древен, но меж морщин его ясно светились спокойные, мудрые глаза. Достаточно было глянуть в них, чтобы понять: никого и ничего не боится дед. И на Бориску смотрел он сейчас так, словно видел позади него что-то такое, чего другим не дано было видеть.

— Разреши, деда, на постой? — попросил Бориска громко, думая, что дед глуховат.

— Да ведь не разрешу — все едино станешь! — усмехнувшись, ответил дед и начал открывать ворота.

— Ан не разрешил бы — за двором под плащом заночевал! — весело ответил Бориска.

В глубине двора стояла приземистая изба из бревен, обмазанных глиной; к ней притулился хлев, сплетенный из жердей; правее избы виднелись низкий стог сена и колодец.

— Позволь, дед, коня накормить?

— Ну вот! — весело отозвался дед. — Только впусти, а уж и захозяиновал. Да шучу, шучу — бери!

Бориска привязал коня, вытащил из стога охапку сена, подложил ему.

— У тебя, деда, конь есть?

— Мы пешеходцы, — с горечью ответил тот. — Сироты… Заходи в избу, гостем будешь.

Парень деду Юхиму понравился: вежливый, видно, душевный.

Войдя в избу, Бориска снял плащ и огляделся. С детства знакомая картина: мох и пакля меж бревен, на окнах вместо слюды холстины, пропитанные маслом, в углу сноп — будет стоять до весны, на потолке оконце-дымница открыто. Посередине на деревянном помосте печь глинобитная. В том месте, где дым выходит, потолок очадел, стал бурым. У стены глиняные горшки, оплетенные берестой, на деревянном ведре висит ковш. В избе чисто; даже лохмотья, валяющиеся на лавке, старательно вымыты.

— Садись, сынок. Звать-то как?

— Бориска…

Дед взглянул в лицо юноши, добро улыбнулся:

— Ну, стало быть, до конца борись-ка!

«Дедушка Лука точь-в-точь так говорил», — подумал юноша, и сразу на сердце стало тепло.

В избу вошли старуха и высоченный мужик в широких портах, с ведрами только что выкопанной репы.

— Внук мой единственный, Фрол, — кивая на него, сказал дед Юхим. — Было шестеро — молодец к молодцу, золотые руки, — да пятерых ордынцы увели при находе Берка.

— Неужто пережил ты все это? — воскликнул Бориска.

— Все пережил… Батыя видел… Да много ли в том радости — убийцу видеть, что засеял Русь костьми! Александр Невский через наше село проезжал — на Орду путь держал. Этот порадовал!

— Каков он? — встрепенулся Бориска, и глаза его загорелись.

— Светлый ум… — тихо сказал старик.

Он помолчал, словно боясь разговором отогнать дорогие ему видения.

— Помяни слово, сынок: сбросит Русь ордынцев… Неможно иго их терпеть, неможно! Рано ль, поздно ль, всем народом пойдем на них… Только б князья не грызлись меж собой, силы съединили. К Москве б жались — самим лучше было… Иван-то, Данилы сын, хозяин твой, хоть и шкуродер, прости за прямое слово, а понимает время. В Орду наезжает с дальним умыслом…

Старуха зажгла лучину, стала возиться у печи. Фрол притих за перегородкой.

— И рад бы тя, Бориска, попотчевать, да, окромя щей, ничего нет, — с огорчением сказал дед Юхим. — Сам видишь наш достаток: одна овчинка — и та с плешинкой…

— Да сыт я…