Ханс Кристиан Андерсен

Кристиан Войт, конечно, заметил, что сестра кокетничает с его приятелем, но не придал этому серьезного значения. Только осенью, в Копенгагене, он узнал, что Андерсен смертельно влюбился и нет ему без Риборг счастья на земле.

«Вот беда! — вздыхал про себя молодой Войт. — Кто бы мог подумать, что летний флирт обернется так серьезно…» Ему было от души жаль Андерсена: ведь Риборг-то уже помолвлена! Как бы об этом сказать половчее? А пока что Риборг приехала погостить в Копенгаген, и влюбленный поэт немедленно примчался с визитом. Опять пошли стихи, взгляды, вздохи, смех и многозначительные фразы, сказанные нарочито небрежным тоном.

Риборг радовалась этой интересной игре без всякой задней мысли. Почему не порезвиться напоследок? Скоро она выйдет замуж за своего нареченного, сына аптекаря, и заживет, как ее мать, как бабушка и прабабушка, жизнью хлопотливой хозяйки-домоседки. Ну, а пока… Бедный Андерсен, он так влюблен, просто с ума сходит! Не каждой девушке удается вызвать к себе такие чувства, да еще у поэта. Он все принимает всерьез — это даже опасно…

Да, Андерсен был полон самых серьезных намерений. Риборг благосклонна к нему, это ясно. Он любит ее так безумно, как никто никогда еще на земле не любил. Но ее родители — богатые люди, а он — бедный поэт с туманными надеждами и сотней-другой ригсдалеров в запасе. «Куда вам, голубчик, жениться! — скажут ему. — Что ж, вы хотите, чтоб Риборг жила с вами на чердаке и питалась хлебом с колбасой? Нет, вы найдите себе приличную службу, накопите деньжонок, снимите хорошую квартиру, ну, тогда мы еще подумаем…»

В иные минуты он чувствовал прилив отчаянной решимости: ну что ж, ради Риборг можно пойти на все, даже… Ну да, даже на то, чтоб расстаться с поэзией, если уж иначе никак нельзя! Правда, где-то в тайниках души он чувствовал, что из этого ничего не выйдет. Он мог голодать, мог бедно одеваться и жить на чердаке — подумаешь, какая невидаль! — но он не мог не писать, это ему было так же необходимо, как дышать. Но пока что он отмахивался от таких мыслей. Сообщение Кристиана о женихе — сыне аптекаря толкнуло его на решительное объяснение с Риборг. До сих пор он выражал ей свои чувства при помощи стихов, и это не требовало от нее ясного ответа. Получив же письмо, где влюбленный поэт клал к ее ногам свое сердце и свое будущее, она растерялась. Выйти замуж за Андерсена — нет, нет, этого она никак не предполагала. Но все-таки ей было его очень жаль. Утирая слезинки, повисшие на длинных черных ресницах, она писала ответ: внезапный отказ разбил бы сердце ее жениху, она не вправе этого делать. В ее распоряжении только чувство нежной дружбы, не может ли Андерсен этим удовлетвориться? Ах, она от всей души желает ему поскорее утешиться и забыть ее!

«Не делайте меня несчастным! Я могу стать чем угодно ради вас, я буду служить и сделаю все, что потребуете вы и ваши родители!» — перечитала она еще раз его умоляющий призыв и, вздохнув, вложила в конверт свой отказ.

Поэтическая страничка ее жизни была перевернута.

ГЛАВА VI ПТИЦА ДРУГОЙ ПОРОДЫ

Шел 1830 год, и из Франции веяло бурей. Снова на парижских улицах раздавалась «Марсельеза», снова были свергнуты ненавистные народу Бурбоны. Газеты приносили в Копенгаген известия об этом, и были, наверно, среди их читателей горячие головы, сочувствовавшие французам, но таким волей-неволей приходилось помалкивать.

В копенгагенских гостиных вообще не принято было думать и говорить о политике.

«Политика — это гиена, пожирающая все высокое и прекрасное», — сказала Иоганна Луиза Гейберг, звезда копенгагенской сцены. К этому мнению охотно присоединились и аристократы и обыватели, больше всего на свете ценившие свой покой. Так думали и многие писатели. Зато они вели долголетние и горячие споры о том, что важнее для поэта: голос вдохновения и близость к природе или голос рассудка и солидное образование. Ингеман и Гаух, последователи Эленшлегера, стояли за первое, Гейберг и Герц — за второе. Отсюда вытекал и спор о значении тщательной, ювелирной отделки формы. На эти темы охотно и много рассуждали и литераторы на страницах газет и светские люди в гостиных.

— Разумеется, нет ничего важнее формы! — утверждал какой-нибудь молодой юрист, сторонник Гейберга. — Посмотрите на прекрасную статую, и вам это станет ясно. С какой тщательностью и изяществом скульптор обработал грубый материал, данный ему природой! То же и в поэзии: остроумный рассудительный человек с хорошим вкусом всегда напишет лучше, чем растрепанный мечтатель, вздыхающий на луну и не изучивший в совершенстве классических авторов.

— Но зато Ингеман, говорящий, что поэт должен жить в стороне от толпы и прислушиваться прежде всего к голосу сердца, больше обращает свои мысли к богу, а это так полезно в наш развращенный век! — возражал ему почтенный пастор.

— Все эти ваши стихи — пустые забавы и побрякушки! — высказывался богатый коммерсант. — Но против водевилей Гейберга ничего сказать нельзя: посмотрев их, можно от души посмеяться, а это хорошо освежает после делового дня.