Ханс Кристиан Андерсен

— Ну успокойся, Мария, не плачь, пожалуйста, у меня и так, на душе не легко. Не могу я больше сидеть сложа руки и смотреть, как ты надрываешься, чтобы заработать пару скиллингов! И в долг нам больше не верят: пекарь Иоганнес сегодня сказал, что нынче все норовят взять без денег, а когда отдадут, неизвестно, этак ему и разориться недолго. А заказчики не идут, сама знаешь. Что же мне было делать? Я и завербовался. Подумай только: сказал одно слово — и получай денежки, тысячу триста ригсдалеров новенькими бумажками! Теперь я буду спокоен за вас. Так чего же ты плачешь?

Что такое? Отец и взаправду узнал заветное слово и получил клад? Но почему же тогда мама так убивается?

Ханс Кристиан тихонько подошел к матери и прижался к ней. Она отняла передник от заплаканного лица и обняла мальчика, причитая:

— Бедный ты мой, сокровище мое, ты и не знаешь, что с нами стряслось! Отец-то задумал нас бросить, он уходит солдатом на войну, может, мы и не увидим его больше…

И вдруг она с загоревшимися обидой глазами резко повернулась к мужу:

— Можешь мне не морочить голову, будто ты это сделал для нас! Я ведь тебя насквозь вижу, не такая уж я дура! Просто тебя тянет в чужие края, ты думаешь, что тебя там ждет райская жизнь! Ведь ты всегда вздыхал: то тебе здесь слишком холодно, то дождь часто идет… Вот и затеял теперь все это, чтобы уехать.

Сапожник молча опустил голову. Он не умел лгать.

— Ну и уезжай! Отправляйся на все четыре стороны! — совсем разгорячилась Мария. — Посмотрим, каково тебе будет без нас. Не надо мне твоих денег, я и так сумею прокормить себя и мальчика. Конечно, я на целых одиннадцать лет старше тебя, вот ты и тяготишься мною!

— Мария, перестань! — строго сказал Андерсен. — Ты сама не веришь этой чепухе. Я тоже знаю тебя лучше, чем ты себя знаешь: у тебя сердце куда добрее, чем язык. Правда, что меня всегда тянуло куда-то далеко, но это вовсе не значит, что я не люблю тебя и малыша и что мне легко вас оставить… Но другого выхода у меня не было. Подумай только: я буду участвовать в сражениях, может быть, мне удастся отличиться, и я стану офицером! Ведь тогда вы ни в чем не будете нуждаться, и малыш сможет по-настоящему учиться!

— Ну да, где это видано, чтоб простой солдат вышел в офицеры! Все это для господ, а не для нас, — отмахнулась Мария.

Сапожник протянул руку к стене, где висел портрет человека в сером сюртуке и треуголке, с надменным энергичным лицом.

— Смотри! — сказал он торжественно. — Разве ты не знаешь, что Наполеон был когда-то просто бедным поручиком? А теперь он великий император, наш король подчиняется ему.

— Да мне-то какое до него дело? Он себе там как хочет, а ведь тебя могут убить на войне!

И Мария снова залилась слезами.

— Нет, мама, нет! — стал уговаривать ее Ханс Кристиан. — Этого не может быть, чтоб отца убили. Ты же сама всегда говоришь, что надо надеяться на бога и что слезами горю не поможешь!

— Верно, сыночек, — вздохнула Мария, стараясь успокоиться. — Видно, на роду мне так написано — вечно терпеть всякие беды… Ладно, Ханс, я уж постараюсь больше не плакать. Но только все-таки я скажу тебе в последний раз: губишь ты себя своими выдумками…

И, решительно вытерев глаза, она ушла на кухню готовить обед.

Богатый крестьянин из соседней деревни, сына которого должны были взять в солдаты, себя не помнил от радости, что так легко нашел заместителя. «Редко встретишь такого чудака, чтоб добровольно согласился идти под пули неизвестно зачем!» — думал он, выкладывая Хансу Андерсену обещанные деньги. Это мнение разделяли все, кто знал об отчаянном решении сапожника.

Соседи провожали его долгими взглядами и шептались у него за спиной: «Бедная Мария… дал же бог ей такого муженька», «Да она сама говорит, что он не в себе. Он и всегда был странный, а теперь вовсе свихнулся…», «Увидите, и с мальчишкой то же будет, это у них в роду».

Ни на кого не глядя, привычно ссутулившись, Андерсен возвращался домой. Он прекрасно понимал, что думают о нем окружающие и каким безрассудным выглядит его решение. Да оно и в самом деле безрассудно — себе он в этом сознавался. Но все равно, пусть его убьет первая же пуля, это лучше, чем дальше так жить! И все-таки… все-таки есть же хоть крошечная надежда, что наконец-то ему повезет!

По улицам Оденсе рассыпалась звонкая дробь. «Вперед! Вперед!» — выстукивали барабанные палочки. Толпа плачущих женщин провожала солдат за городские ворота. Третий батальон пехотного полка его величества датского короля отправлялся в Гольштейн, чтобы сражаться за пошатнувшееся могущество чужого императора. Это было осенью 1813 года, и дела Наполеона шли неважно, но принц Фредерик упорно надеялся на его счастливую звезду и не хотел разрывать союза, приносившего Дании одни убытки. Все ведь еще может измениться, и вот тогда-то император щедро наградит свою верную союзницу, утешал он себя. И посылал Наполеону новые полки.