Хаммер

Он не думал о жене Гринева, которая теперь стала вдовой. Она еще даже не знала об этом. О двенадцатилетнем сыне его, Лешке, умнице не по возрасту, которого Гринев очень любил и уделял ему времени и внимании столько, насколько это было максимально возможно. Об этом не хотелось думать, да и стоило ли, машина закрутилась, планы и задумки постепенно начали претворяться в реальные события и обстоятельства. Но как сложится завтра, конечно же, никто не знал, только останавливаться уже не было возможности, теперь до конца, любого. Воробей понимал это хорошо.

С Гриневым у него изначально сложились и продолжали всегда оставаться достаточно ровные отношения. Как личности они были совершенно разные и по характеру, и по темпераменту, и, если так можно сказать, по совести, да и по возрасту тоже, и, кроме как трудовые отношения, больше ничего их не объединяло. Каждый добросовестно и достаточно качественно выполнял свою часть общей работы. Теперь Гринева не было, просто не существовало.

Виктор Семенович проснулся от того, что уже долго и настойчиво звонил городской телефон. Он никак не мог прийти в себя. Поначалу эти телефонные трели позволили себе легко войти в его сны. По улицам города словно бы беспорядочно, вне всяких правил двигались автомобили, пользуясь при этом не гудками клаксонов, а трамвайными звонками, а он пытался перейти дорогу, но это никак не удавалось сделать, со всех сторон на него норовили наехать машины, предупреждая продолжительными перезвонами. При этом ему было реально тревожно и даже страшно прямо во сне. Он понимал, что должен проснуться, но сделать это не мог. Он словно видел себя со стороны, распластавшегося на животе и левой щекой уткнувшегося в подушку. Он не мог открыть глаза, пошевелить рукой, проснуться, встать с постели, его словно пригвоздили. Ощущение отвратное. И наконец словно прорвался сквозь плотную завесу некой субстанции, он вздохнул жадно, тяжело и судорожно. Сон неохотно отступал. Сознание медленно, но стало приходить к нему. Дороги и автомобили исчезли, но их звонки продолжали звучать. Он понимал, это что-то другое.

Виктор Семенович нащупал рукой над своей головой поводок из декоративных бусинок бра и потянул вниз. Вспыхнул неяркий свет. Телефон звенел, громко, настойчиво и смятенно. Воробей посмотрел на будильник. Он хорошо видел стрелки, их расположение на циферблате, но сообразить, сколько все же времени, не мог. «Нужно подождать, — подумал он. — Компьютер в голове еще не загрузился». Но телефонной вакханалии пора было положить конец. Он снял трубку.

— Да, — попытался произнести Воробей, но звука из гортани не последовало. Он взял с тумбочки бутылку с минеральной водой и сделал несколько глотков, прочистив горло, несколько раз натужно кашлянул, прикурил сигарету, глубоко затянулся и сипло уже со звуком повторил: — Алло.

Из кафе он пришел уже после часа ночи. Вино не стал заказывать, да и с официанткой иметь каких-либо дел или бесед не захотел, настрой был не тот. А вот водки он все же выпил, в два захода по сто пятьдесят граммов, тут был настрой, несмотря на то, что отрава отдавала собачьим лекарством и еще долго жгла в груди после того, как падала в желудок.

Все равно эта податчица неопределенного возраста хорошо его запомнила. Уходил он почти последним, оставался еще один посетитель в кафе. Воробей даже не заметил, когда он появился за соседним столиком. Пожилой мужчина в демисезонном пальто с большим крысиным воротником, возможно, из ондатры. Он торопливо ел, что-то тщательно распределяя по тарелке, а под столом стояла собака, тупо и равнодушно глядя в одну точку. Когда ей доставалась еда, она без энтузиазма сначала нюхала, затем неторопливо съедала, качаясь на коротких и слабых то ли от болезни, то ли от старости лапах. В породах собак Виктор Семенович не разбирался, но то, что это была такса, он все же догадался.

Лицо соседа ему напоминало квазимодо, мягко говоря, было странным или необычным. Глубокими кратерами кожного заболевания были изрыты не только щеки, но лоб и шея. Сильно распухший нос был черный, на вид громоздкий и грузный. Незнакомец сидел рядом, и Виктору Семеновичу стало неприятно. Для себя он сделал вывод, возможно, человек страдал не запущенной формой проказы, а может, чем еще и похуже. Хотя может ли быть хуже? Врожденная брезгливость сделала свое дело, Воробей ушел из кафе, так и не доев пиццу. Пусть доедает такса, бутерброд с ветчиной — тоже. От спиртного, полумрака и табачного смога его постепенно развозило, пока был в сознании, нужно было поторапливаться домой.

Дома он наскоро принял душ, а вот руки пришлось вымыть несколько раз, однако окончательно избавиться от въевшегося в кожу запаха пороха так и не удалось. Потом долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, пил минералку, курил, пока в один момент наконец не отключился.