Хамелеон

— Осторожней, мадам, он может вас услышать! — это что, шутка? — Хотя сейчас вы наверняка заявите, что не религиозны.

— Совершенно, — я не обманула его ожиданий.

— Не стану изображать из себя Лукавого и искушать, а так же утомлять вас долгими рассуждениями на тему, что первично материя либо энергия. Вам достаточно знать, что одно неразрывно связано с другим и непрерывно взаимодействуют, так, что через первое можно влиять на второе и наоборот. А теперь я постараюсь перейти на язык более понятный вам, как женщине, — он окинул меня взглядом работника мертвецкой, и поправил себя, — Влюбленной женщине. Болезнь вашего мужа, как я это рассматриваю, состоит не в том, что у него нарушены кровяные клетки или слабое сердце. Проявления эти вторичны. Его беда как раз и заключается в том, что его сердце даже чересчур сильное. Попробую объяснить. Все люди приходят в этот мир открытыми ему, чистыми… для восприятия подобного моему — светоносными, с точки зрения лирики — с живой душой. Однако по мере отравления тем ядом, который называется человеческим обществом, обычно происходят необратимые изменения. И здесь выигрывает именно тот, кто слаб, и чья душа медленно и тихо отмирает без всякого ущерба для телесной оболочки из-за истончившихся связей. В большинстве же случаев индивид приобретает способность защищаться, приобретает нечто вроде рефлексов…

Он выжидающе посмотрел на меня, но я не доставила ему удовольствия вопросами, лишь напряженно ждала продолжения, взбалтывая в чашке осадок.

— И дух человеческий, вместо того, что бы развить себя и перейти на новый более высокий уровень, постепенно замирает за возведенными барьерами, впадая в летаргический сон, из которого порой вырывается лишь благодаря сильным потрясениям… Как выражаются юристы и психиатры: в состоянии сильного душевного волнения, то бишь аффекте или сопряженном с ним, — Мессер снова выдержал паузу.

Он даже не смотрел на меня, не делал вообще никаких жестов, но сами интонации, голос, просто вибрирующий магнетической мощью — уже неотвратимо поглощали собой волю. И никакие остатки доводов рассудка не могли этому противостоять.

— Одномоментном либо же при длительном травмирующем воздействии… К сожалению, тогда имеет место нечто вроде эффекта разбуженного грозой безумца, не владеющего собой. Вы ведь знаете, как это бывает…

Внезапно, что-то заставило меня оторваться от многострадальной чашки, и встретиться с ним взглядом.

— Да… — он был прав, я еще помнила нечто подобное перед своим побегом из столицы.

Мессер удовлетворенно кивнул.

— Именно поэтому я и говорю с вами: сейчас вы еще способны это понять и что-то сделать. Перехожу к сути: ваш муж относится к тому редкому случаю, когда душа человеческая не только жива, но и не спит, — а значит, слишком уязвима. Человек может более чем великолепно владеть собой, но это не избавляет его от ран. От боли, которую он под час сам может не осознавать… А теперь пример: вы можете порезать палец и он заживет через пару дней. Вы можете рассадить ногу, или поскользнувшись даже сломать ее — через несколько месяцев не останется и следа… Внешне. Кроме шва на коже или кости, который обычно не чувствуется. Но вот один перелом, другой… и каждый день, новые царапины и ссадины, и у организма уже не остается сил их залечивать и рано или поздно наступает предел: полное истощение…

Мессер умолк, размешивая в своей чашке сахар.

— Ему ведь стало лучше рядом с вами?

Последний вопрос расставил все на свои места. Я поднялась, одергивая перчатки.

— Это возможно? Действительно возможно?

Этот пасынок Сатаны верно угадал и место, и время, и жертву: я была готова ухватиться даже за такие жалкие лохмотья призрака моей надежды.

— Вы не узнаете, пока не попробуете, так? И разве вам есть что терять, кроме…

Я не хотела отступать перед серьезным и неожиданно сочувствующим выражением его необыкновенных глаз.

— Да.

Кроме смысла моей жизни…

Я шла быстрым шагом, обдумывая странный разговор. Надежда не обрела даже подобия твердой почвы под ногами, но держалась: мужество обреченных… И без псевдо философских откровений я уже давно понимала, что разочарование и неверие разъедали душу Жермена отравой усопших мечтаний, лишая сил и воли, едва ли не в большей степени, чем лейкемия, медленно убивающая тело. Та незапятнанная часть его сердца, которая так привлекла меня, еще жила. Она уже прошла свой путь к очищению от всего наносного и лишнего: тот, кто сделал своей профессией самую красивую на свете ложь, позволил себе поверить, что это может быть правдой…

Однако Мессер подметил точно: душа уже изнемогала в неравной борьбе. Можно долго рассуждать об испытаниях и искуплении, но слова так и останутся словами, а истина в том, что никто не выстоит один на один против всех бурь.