Хаджи

Их разговор на веранде был отрывочным. Она говорила о Берлине и воздушных тре-вогах... ужасные артиллерийские обстрелы... ужас вступления в город русских... юная де-вушка, прячущаяся в булыжнике... изнасилование... голод и лишения... побег... Бейрут... блондинки, им нравятся блондинки...

- Война, - проскрежетал он, - я не люблю эту войну. Должно быть по-другому.

- У тебя здесь тревожно на душе, не так ли? - сказала она.

- Да, думаю, так. Фавзи Кабир послал за мной не для того, чтобы вознаградить меня как доброго мусульманина.

- Не знаю, смогу ли я вернуться к тебе на ночь, - сказала она, - но могу остаться с тобой до вашей встречи.

- В этом нет надобности, - ответил хаджи Ибрагим, - мне надо поразмыслить. И ведь у меня было видение рая, спасибо тебе. Я был бы последним дураком, если бы счи-тал, что могу вернуться к моменту совершенства. Я не хочу испытывать судьбу. Что-нибудь ночью пойдет не так и испортит мне память об этом. Ты понимаешь меня?

- Ты хороший человек, Ибрагим. И умный тоже. В конце концов, я ведь, в самом де-ле, всего лишь проститутка.

- Аллах многое мне давал, и разными способами. Я думаю, Он послал мне тебя как большую награду. Не брани себя. Женщина, позволившая мужчине заглянуть в рай, - хо-рошая женщина.

- Кажется, я никогда еще не краснела с тех пор, как была маленькой девочкой, - ска-зала Урсула.

- Я не хочу, чтобы ты совсем уходила, - сказал он. - Я узнал кое-что важное. Очень трудно научить меня чему-нибудь. Никто из моих людей не может даже помыслить о том, чтобы чему-нибудь меня научить. Это я, Ибрагим, должен принимать решения за всякого другого, и я один из сотни людей приму на себя ответственность. У меня есть сын, Ишма-ель. Он моя единственная надежда, но он еще очень молод. Он храбр и хитер, так что мо-жет стать вожаком. И умен тоже. Он уже знает, как вертеть мною. Ишмаель читает мне, так что я могу знать. Но в конце концов я должен все решения принимать согласно Сунне, согласно обычаю. Живя по обычаям, не приобретешь много знаний. Знание сталкивается с обычаями. Я следовал Корану по суре и стиху. Для этого нужно отказаться от любозна-тельности. Прости меня, Урсула, я говорю бессвязно.

- Пожалуйста, продолжай.

- Надо сказать, что кое-что я узнал прошлой ночью. Друг годами пытался что-то мне сказать, чтобы открыть мой ум и душу. Коран велит мне не делать этого, а только прини-мать все в жизни как судьбу и волю Аллаха. Прошлой ночью я протянул руку. Ты подари-ла мне первый верный взгляд в этот пугающий мир, который евреи принесли в Палестину. Я принял милосердие и сочувствие от женщины. Я знаю теперь мою первую женщину и признаю, что она... что ты... о многом знает больше меня. Ты понимаешь, что значит для хаджи Ибрагима, мухтара Табы, принять это от женщины?

- Я знаю арабских мужчин, - сказала Урсула, и в ее голосе проскользнул оттенок ус-талости.

- Знаешь ли ты, что это значит? - повторил он. - Внезапно открыть дверь в запрет-ную комнату? Я боролся с человеком, который, наверно, мой лучший и может быть един-ственный друг. О, друзья у меня есть, много друзей. Но тот, кому я доверяю... Я не верю даже своему сыну, Ишмаелю. - В его голосе появилась боль. - А тот человек - еврей. Ви-дишь, я даже разговариваю с женщиной о своих личных мыслях.

- В чем дело, хаджи Ибрагим?

- В чем дело? Нам надо сесть и говорить с евреями. Великий муфтий Иерусалима ус-тановил стандарт ненависти. А может быть, его установили до него. Может быть, это все-гда было частью нас. Ты знаешь, прошлой ночью я узнал от женщины, и я отгородился от правды, а правда в том, что мы можем учиться у евреев... и что мы можем жить рядом с ними. Если бы в нашем мире появился единственный голос умеренности, его заглушили бы, убив. Такова наша природа. Эта война будет очень тяжелой для моего народа, и я единственный, кто будет принимать решение.

Он протянул руку, потрепал ее по руке и улыбнулся. Хаджи Ибрагим ответил на вы-зов Кабира, захватив с собой свою лучшую одежду и надев лучшие драгоценности. Это не были драгоценности богатого человека, но это были старинные бедуинские украшения, примитивные, но прелестные. Он снял кольцо с мизинца, раскрыл ее ладонь, вложил в не-го колечко и закрыл.

- Пожалуйста, - сказал он.

- Спасибо, я буду хранить его, - прошептала она.

- Теперь, если позволишь, мне надо подумать.

- Хаджи Ибрагим...

- Да?

- Пожалуйста, будь осторожен с Кабиром. Он вероломен.

Солоноватый ручеек Барада журчал мимо веранды. В тихом воздухе висел аромат дамасской розы. Хаджи Ибрагим сидел и размышлял. Из того, что читал ему Ишмаель, он узнал много нового и многое додумал до конца.

Хаджи Амин аль-Хуссейни, великий муфтий Иерусалима, - его кровный враг. Муф-тия теперь разыскивали союзники как военного преступника. Он увернулся от "джентль-менского" ареста французами и скрылся в арабском мире, где не было проблем с предос-тавлением ему убежища. Здесь чтили и его, и его философию. Не имея возможности вернуться в Палестину, муфтий направлял на евреев свою яростную ненависть из разных арабских столиц.