Хаджи

Хаджи Ибрагим никогда не появлялся в самом киббуце. Когда нужно было пови-даться с Гидеоном, он въезжал в ворота и ехал через поля к месту их встреч у ручья. А Ги-деон посещал его на холме, но никогда не заходил в дом к мухтару. Время, которое они проводили вместе, казалось им обоим отдохновением от бремени своих обязанностей. Хаджи Ибрагима неизменно обезоруживало спокойствие еврея, в котором, однако, он чув-ствовал наполовину бедуина. Он уважал Гидеона. Уважал за то, как он обращался с лоша-дью и говорил по-арабски, за справедливость, не свойственную ему самому. Больше всего в беседах с Гидеоном он любил совсем новое в его жизни - он мог говорить другому о своих собственных тайных мыслях. Хаджи Ибрагим был замкнутым человеком, происхо-дившим из народа, которого условия существования долгое время вынуждали никогда не говорить о своих чувствах. Его положение было еще более одиноким, ведь мухтар обязан никому не позволять знать о своих мыслях. Молчание было правилом жизни. Высказыва-ния, даже другу или родственнику, всегда основывались на том, каких слов от него ждали. Никто не говорил о личных переживаниях, тайных устремлениях, страхах.

С Гидеоном было по-другому. Это не так уж походило на разговор с евреем. Это бы-ло больше похоже на разговор с текущим потоком, с шевелящимися от ветра листьями де-рева или с животным в поле, когда развязываешь язык и позволяешь себе не следить за каждым своим словом. Это было чудесно. Они с Гидеоном могли громко спорить и ос-корблять друг друга, и знали, что это не возмущает другого. Когда Гидеона долго не было, Ибрагим выдумывал повод, чтобы отправить посыльного в Шемеш с просьбой о срочной встрече.

Над ручьем медленно уходил день. Хаджи Ибрагим отхлебнул вина, поставил бу-тылку обратно в воду для охлаждения, открыл жестянку и развернул маленькую палочку гашиша.

- Мне чуть-чуть, - сказал Гидеон. - Мне еще предстоит спорить с бюрократами.

- Почему евреи не употребляют гашиш?

- Не знаю.

- Мы пытаемся его продавать... но... никто не покупает. Тебе же нравится. Они зна-ют, что тебе нравится?

- Не совсем. По крайней мере, они не хотят этому верить. Они принимают, как факт, что я существо пустынное. Они терпят мое бедуинство, - сказал Гидеон.

Гидеон глубоко затянулся из маленькой трубки, издал "а-а-а" и лег навзничь на зем-лю.

- Нам есть чем гордиться. Во время погромов в долине сохранялся мир.

- Разве есть выбор? - сказал Ибрагим. - Твоя рука лежит на нашем водяном вентиле.

- А допустим, что не было бы этого соглашения о воде. Ты бы поощрял своих к мя-тежу?

- Летняя жара моих людей измочаливает. Их тревожит осенняя уборка урожая. Они истощены. Они загнаны. Они должны взорваться. Ничто так не направляет недовольство, как ислам. В этой части мира ненависть священна. И она вечна. Если они воспламенятся, то я всего лишь мухтар. Видишь, Гидеон, вот почему вы себя обманываете. Вы не знаете, как с нами иметь дело. Годами и десятилетиями мы можем быть вроде бы в мире с вами, но всегда где-то на задворках нашего сознания тлеет надежда на отмщение. На самом деле ни один спор не решается в нашем мире.

А евреи дают нам повод продолжать войну.

- Разве мы, имея дело с арабами, думаем так же, как сами арабы? - задумчиво сказал Гидеон.

- В том-то и дело. Вы не умеете думать по-арабски. Ты лично - может быть. Но не твой народ. Вот тебе пример. В нашем соглашении о воде есть пункт, о котором мы не просили. Он гласит, что действие соглашения может быть прекращено только в том слу-чае, если доказано, что кто-нибудь из Табы совершил преступление против вас.

- Но допустим, что это сделал кто-то из людей муфтия. Может ли это быть поводом отключить вашу воду? Мы не допускаем, что всю деревню можно наказывать за то, чего вы не совершали.

- Ага! - сказал Ибрагим. - Это как раз и доказывает, что вы слабы, это и приведет вас к гибели. Вы помешаны на том, чтобы распространить на нас ваше милосердие, чего вы никогда не получите в ответ.

- Евреи просили о милосердии миллионы раз в сотнях стран. Как мы можем теперь отказывать в милосердии тем, кто просит нас об этом?

- Потому что это не страна милосердия. Великодушию нет своей доли в нашем мире. Рано или поздно вам придется заняться политическими играми, заключать союзы, тайные соглашения, вооружать одно племя против другого. Вы все больше начнете думать так же, как и мы. Здесь не действуют еврейские идеалы. Вы, евреи, пришли и расстроили тот по-рядок, который мы создали в пустыне. Может быть, базар кажется вам беспорядком, но нам он подходит. Может быть, ислам кажется вам фанатичным, но он дает нам средство переносить жестокость жизни и подготовиться к лучшей жизни после нее.

- Не надо, чтобы земная жизнь при исламе не имела бы никакого смысла, а вы жили бы лишь в ожидании, когда умрете. Может ли так быть, хаджи Ибрагим, чтобы ислам для вас был оправданием ваших неудач, оправданием того, что вы спокойно принимаете ти-ранию, оправданием того, что не пытаетесь потом и смекалкой сделать из этой земли что-нибудь путное.