Хаджи

Хаджи печально оглядывался вокруг, пока официант, его новый друг Франц, выкла-дывал содержимое подноса. Франц выложил четыре разных ломтя роскошного торта; их Ибрагим не заказывал, но их всегда снимали со вчерашней выкладки. Ибрагим с благо-дарностью улыбнулся, и Франц робко заморгал глазами, - славный христианин, набожный человек с пережитками. Они заговорили на ломаном арабском и ломаном немецком.

Он подождал, откусил кусочек. Тик-так, тик-так, бум, бум, бум, бум, бум, бум. Шесть часов. Должен появиться Чарльз Маан.

Ибрагим смотрел на женщин вокруг, на шляпки, туго посаженные на их тугие при-чески. И на мужчин с их тугими воротничками и шляпами, всегда черными, и обычно с тросточками, с механическим ритмом постукивающими по улице.

Неужели можно быть настолько удовлетворенным, что манеры становятся безмятежными, без всякого гнева и протеста? Может быть, можно и ему остаться в таком месте на-всегда? Что он умеет делать? Может быть, ему удалось бы раздобыть какую-нибудь одеж-ду и стать разукрашенным швейцаром. Нет, даже это невозможно. Чтобы повыситься до швейцарского швейцара, надо всю жизнь работать, заводить неприятные знакомства. Да-же и в этом случае арабская одежда была бы слишком кричащей. Почему никто никому никогда не кричит?

Сегодня бюджет нарушен, но он все же позволил себе роскошь еще одной чашки кофе. Швейцарское кофе хорошее, даже чуточку страстное, но оно, конечно, не вызывает тех чувств и ощущений, что арабское. Он опустошил тарелки. Чарльза Маана нет.

Чарльз был верным другом и союзником. С ним не надо было думать о хитростях и обманах, грязных делишках. Какую оценку они заслужили? Без них конференция была бы чистым фарсом. Они вынуждали главные арабские делегации к всякого рода уклончивым маневрам, публичным обещаниям, а иногда и к смущению. За это их невзлюбили.

По мере того, как тянулась конференция со всей ее тщетностью, Чарльз все больше склонялся к дискуссиям с христианскими учреждениями. Христиане были вне досягаемо-сти арабов, и те не могли ни помешать, ни принудить, ни обойти. Точной переписи бе-женцев не было, но кто-то предположил, что христиане составляют около десяти процен-тов населения лагерей, и их можно спасти. С благословения Ибрагима Чарльз сделал вы-бор в пользу христианского варианта.

Наблюдатель из Ватикана монсиньор Гренелли со второй недели присутствовал в Цюрихе и доверительно сообщил Чарльзу, что послал своему начальству благоприятный доклад.

Наблюдателю становится ясно, что все арабские делегации, за исключением тако-вой от беженцев с Западного Берега, приняли намеренный план держать беженцев вза-перти в лагерях с целью привить им ненависть к евреям. Они игнорируют любые гуман-ные решения ради увековечения конфликта с Израилем...

С другой стороны, Израиль выказал искреннюю готовность обсудить все аспекты ситуации, но арабские страны отказываются встретиться непосредственно с евреями, хотя известно, что во многих случаях имеют место тайные встречи... Любой арабский лидер, проявивший готовность открыто иметь дело с израильскими официальными ли-цами, встречает выраженное противодействие.

...решительно необходимо, чтобы мы вмешались через различные организации по помощи и благотворительности, дабы вызволить наших христианских братьев и сестер из этих лагерей...

Доклад уже месяц как был в Риме, когда монсиньор Гренелли внезапно был отозван для консультаций. Чарльз не знал, что именно обсуждается и когда монсиньор вернется. Случайная записка или послание из вторых рук указывали, что в Ватикане что-то затева-ется.

В половине седьмого Франц взглянул на Ибрагима и понимающе пожал плечами. Да, сегодня вечером без верного союзника. Становилось прохладно. Он вышел из кафе, запахнув пальто, прошел мимо Гроссмюнстера, поднялся по узенькой Кирхгассе и взо-брался по ступенькам на крутой холм, откуда с университета открывался еще один потря-сающий вид на столкнувшиеся горы, озеро и аккуратный городок под ними.

Ему не хотелось идти в меблированные комнаты. Он стал забавной причудой для студентов, большинство которых ему нравилось, но в этот вечер ему не хотелось нового повторения мяса с картошкой и бойкой болтовни на чужом языке, смысл которой он мог уловить лишь иногда. Не хотел он и проходить сквозь муки своего ломаного немецкого в гостиной с последующим одиночеством в своей комнате в мансарде.