КГБ

Среди наиболее выдающихся успехов советских «активных действий» 30-х годов была кампания, в результате которой значительная часть мира, а также доверчивые западные гости и журналисты, приезжающие в Советский Союз, были убеждены в том, что самый страшный голод за всю современную историю был не чем иным, как очередным примером антисоветской пропаганды. После пяти дней, проведенных на Украине, пяти дней официальных приемов, банкетов и тщательно разработанных поездок Эдуар Эррио, лидер французской партии радикалов, дважды занимавший пост премьер-министра, категорично опроверг «ложь буржуазной прессы относительно голода в Советском Союзе». После посещения «потемкинских деревень» Бернард Шоу объявил: «Я не видел ни одного недоедающего человека в России, будь он млад или стар. А может быть, они чем-то набиты? А может, их круглые щеки подбиты резиной изнутри?» Корреспондент «Нью-Йорк тайме» в Москве Уолтер Дьюранти получил пулитцеровскую премию в 1932 году за «беспристрастный, откровенный репортаж из России.» В августе 1933 года он утверждал: «Всякое сообщение о голоде в России сегодня является преувеличением или злостной пропагандой». Гуру британского фабианского социализма Беатриса и Сидней Вебб пришли к такому же выводу после посещения России в 1932 и 1933 годах. Они возложили вину за «неудавшийся урожай» в некоторых районах на «население, явно виновное в саботаже», и заклеймили позором крестьян, которые «ни с того ни с сего» начали «вытирать зерна из колосьев или даже срезать целые колосья и присваивать их себе, тем самым совершая постыдный акт воровства общественной собственности.»

Первым результатом искусственного голода на селе и беспощадной охоты за реальными и вымышленными «классовыми врагами», в городе и деревне, стало ожесточение советской Коммунистической партии в целом и ОГПУ в частности. «Террор, — писал Бухарин, — стал с тех пор нормальным способом управления, а подчинение любому приказу сверху — высочайшей благодатью». Но порочность классовой войны не могла не вызвать хотя бы приглушенного протеста у тех большевиков, которые сохранили крупицы надежды на то, что их идеалистическая революционная мечта сбудется. Наиболее ярким примером такого протеста было письмо, составленное сторонником Бухарина М. Рютиным. Подписанное им самим и семнадцатью его сторонниками, оно было распространено среди членов Центрального Комитета накануне осеннего Пленума 1932 года. Текст «Рютинской платформы», опубликованной только в 1989 году, содержал настолько откровенные нападки на Сталина и беззаконие, творимое в последние годы, что даже троцкисты, в руки которых попадало это письмо, ошибочно полагали, что это была провокация ОГПУ. В этом письме Сталина называли «злым гением русской революции, который, побуждаемый чувством мести и жаждой власти, завел революцию на край пропасти.» Требуя убрать Сталина, автор письма писал: «Для пролетарской революции было бы позором продолжать терпеть сталинское иго, его деспотизм, его презрение к партии и трудовым массам.»

Влияние «платформы Рютина» на Сталина усиливалось еще и тем, что появление этого документа сопровождалось активизацией деятельности сохранившихся сторонников Троцкого. В октябре 1932 года один из советских руководителей, бывший троцкист, Е.С. Гольцман встретился с сыном Троцкого Седовым в Берлине и передал ему документ, в котором подвергалась критическому анализу советская экономика. Этот материал, озаглавленный «Экономическое положение в Советском Союзе», был анонимно опубликован в очередном выпуске троцкистского журнала «Бюллетень оппозиции». Гольцман также привез предложение создать объединенный оппозиционный блок внутри Советского Союза. Несмотря на то, что стремительно теряющая силу «левая оппозиция» была к тому времени в значительной степени рассеяна и деморализована, Троцкий, в который уже раз переоценив свое влияние в Советском Союзе, пишет своему сыну: «Предложение о создании блока представляется мне совершенно приемлемым.» Сталин же еще больше переоценивал влияние Троцкого в Советском Союзе. Когда в 1936 году он обвинял свою политическую полицию в том, что «она на четыре года запоздала» с «разоблачением троцкистско-зиновьевского блока», он, прежде всего, имел в виду ее неспособность покончить с «рютинской платформой» и сторонниками Троцкого в 1932 году.