Кэш

— Вот! — обрадовался Фрол. — Выскочишь на встречку, как все вы привыкли ездить, а на тебя прет Камаз. И как? Ты только представь: взорвут тебя, подстрелят или еще что. Это я никому на хрен не нужен, а на серьезного бизнесмена всегда найдутся охотники. Уверен, что твои наследники закажут хороший памятник? А ну как решат сэкономить? И будешь лежать под цементом с мраморной крошкой с надписью «Спи спокойно, дорогой товарищ». Хорошо тебе будет? А так ты знаешь, что надгробие у тебя будет какое сам захочешь.

— Ты уже сколько пьешь? — поинтересовался Михеев.

— Не считаю. Вредная привычка. Сколько пью, столько и пью.

— А сколько не пьешь?

— Ох, долго. Часа три. Пока до твоего офиса добрался, пока ждал. Твоя вохра сначала и разговаривать не хотела.

— И когда эта светлая мысль пришла тебе в голову — когда пил или когда не пил?

— Да я уже давно об этом думаю. А к тебе пришел, потому что у тебя много знакомых бизнесменов. И все вы по краю ходите.

— Понимаю, понимаю, — покивал Михеев. — Ты сделаешь моё надгробие, я похвастаюсь перед друзьями, они захотят такое же. И ты пустишь это дело на поток. Наймешь бригаду, а сам будешь сидеть в офисе и стричь бабки. Так?

— Нет, с бригадой не выйдет, — вздохнул Фрол. — Придется вкалывать самому. Это всё же не ширпотреб, штучная работа.

— Что ты несешь, что ты несешь? — не сдержавшись, заорал Михеев. — Где это видано, чтобы живым людям заказывали надгробья?!

— Не скажи, — возразил камнерез. — Некрологи же пишут. Живым. В газетах на всех заготовлены некрологи. Я читал. Сегодня он отбросит коньки, а завтра утром уже некролог.

— Так то некролог! Сравнил!

— А какая разница? Только в материале. Там бумага, тут камень. И еще неизвестно, что прочнее. Бумага, бывает, все камни переживает. И ты же поставил памятник живому, — добавил Фрол, как бы удивляясь тому, что Олег Николаевич не хочет признать таких очевидных вещей.

— Какому живому? — не понял Михеев.

— Гольцову.

— С чего ты взял, что он живой?

— Я живого от мертвого отличаю на раз. Это просто. Жмуры по большей части молчат. А живые разговаривают. Бывают, что и они молчат, но это потому что говорить не хотят. Или не о чем.

— А с Гольцовым, значит, ты разговаривал?

— Как с тобой, — подтвердил Фрол.

— Где?

— На Ваганькове, на его могиле.

— Когда?

— Да сразу, как вы открыли памятник и свалили.

— О чем?

— Ни о чем, вообще. Об искусстве. В искусстве он ни хрена не понимает. О жизни. В жизни понимает. Про неё он хорошо сказал. К третьей половине жизни, сказал, много чего накапливается. Это я запомнил.

— Вот что, мастер, — решительно предложил Михеев. — Давай всё-таки выпьем. Мне будет легче тебя понимать.

— Как скажешь, ты хозяин.

Олег Николаевич открыл бар с разномастными бутылками:

— Выбирай. Виски? Коньяк?

— Да мне и водчонки хватило бы, — застеснялся Фрол.

— Водки не держим. — Михеев налил в хрустальные граненые стаканы «Хеннесси», чокнулся с камнерезом. — Будь здоров!

— И тебе не болеть.

— А теперь соберись и не пропускай подробностей, — попросил Михеев. — Почему ты уверен, что человек, с которым ты разговаривал на могиле Гольцова, и был Гольцов?

— Обижаешь, Олег Николаевич. Назвал меня мастером, а моему глазу не доверяешь. Он у меня полгода жил вот тут, — постучал Фрол по лбу. — Я узнал бы его в любой толпе. Врубился, правда, не сразу. Только когда он ушел.

— Какой он?

— Высокий, худой. Лицо как на памятнике, только уже не молодое. Если бы сейчас делать его, мрамор бы не подошел. Мрамор — он всегда молодит.

— Как одет?

— Да как? Обычно. Серая кепка, плащик — такой, сотни три на любой барахолке. Считаешь, гоню? — слегка оскорбился Фрол, заметив на лице Михеева ироническую усмешку.

— Ну почему? Верю, что говоришь то, что думаешь. Только человек, о котором мы говорим, если мы говорим об одном и том же человеке, в плащах с барахолки никогда не ходил. Не было у него такой привычки. Предпочитал Хуго Босса.

— Если разобраться, что такое привычка? — рассудительно заметил Фрол. — Следствие обстоятельств. Я тоже не всегда в кирзачах ходил. И ничего, хожу.

— Ну-ну, дальше? — поторопил Михеев.

— Да, считай, всё. Сказал, что не москвич, проездом откуда-то с северов. Но я так думаю, соврал. Не знаю зачем. Выговор у него московский, ни с чем не спутаешь. Что еще? Курил как-то странно, из горсти, обычно зэки так курят.

— Папиросы?

— Нет, сигареты. «Голуаз».

— «Голуаз»? — переспросил Михеев. — Уверен?

— Ну да. Угостил меня. Я так понимаю, Олег Николаевич, мое предложение тебя не зацепило? Насчет надгробия?

— Зацепило, — заверил Михеев. — Могу даже сказать — потрясло. Нужно подумать. Такие вещи с кондачка не решают. Давай-ка, мастер, еще по граммульке, да мне пора заняться делами.

— Наливай, — уныло кивнул Фрол. — Зря я, выходит, тащился через всю Москву. А я бы тебе хороший памятник сделал. Есть в тебе что-то наполеоновское, если ты понимаешь, о чем я говорю. С такими фейсами интересно работать.