Кьеркегор

Кьеркегор использует то обстоятельство, что гегелевская этика, как и вся его идеалистическая диалектика, обращена в прошлое, а не устремлена в будущее, для того чтобы оторвать всю этическую проблематику от исторической закономерности, чтобы изъять мораль из сферы социально-исторической обусловленности, поскольку «этическая действительность не есть внешнее историческое проявление личности» (6, 16, II, 287) и не во всемирно-историческом процессе осуществляется ее конкретизация. Этическое — дело личное, а не историческое. Не общественное бытие и не общественное сознание — ключ к этическому, а свободный личный выбор. И не человеческая сущность—неизменная или исторически преобразующаяся — определяет этическое «существование», а последнее, формируя личность, определяет индивидуальную сущность каждого отдельного человека, делает его тем, что он есть, таким, каков он есть. «Отчаянные попытки несчастной гегелевской этики (оказывается, она все же существует! — Б. Б.) сделать государство конечной инстанцией этического представляют собой в высшей степени неэтическую попытку ограничить личность, неэтическую перебежку от категории личности к категории рода» (6, 16, II, 212). Рассматривая нравственность во всемирно-исторической перспективе, Гегель, по словам Кьеркегора, из-за леса не видит отдельных деревьев (6, 16, I, 149). Что сам он, впав в другую крайность, из-за отдельного дерева не видит леса — не приходит в его поглощенную только собой голову. Но, заводя в тупик субъективности, он сбивает с пути, ведущего к пониманию нравственности, поскольку не только человеческий род, но и личность — общественно-исторические явления. Как то, так и другое непостижимы вне их закономерного взаимодействия и взаимозависимости.

При всех своих настоятельных претензиях на свою диалектичность этика Кьеркегора с начала до конца антиисторична и тем самым недиалектична. Она устремлена на поиски не исторически обусловленной, и стало быть относительной, морали, а абсолютной этики, не обусловленной исторически и не имеющей исторической значимости, не играющей роли в ходе истории человечества. Конкретность этического, требуемая Кьеркегором в противовес этическим абстракциям, заключается не в исторически-эволюционной конкретности, а в субъективно-личностном многообразии. Подход к этике, полагающий, «будто этическое находит свою конкретизацию лишь во всемирно-историческом», Кьеркегор считает заблуждением (6, 16, I, 132). Этическое, по его убеждению, не только не находится в нераздельной связи с историческим, но оно но существу своему антиисторично. Нравственное совершенствование не только непричастно к историческому развитию, но ведет к возрастающему отчуждению от исторического. Человеческая личность, «чем больше она этически развивается, тем меньше она заботится о всемирно-историческом» (6, 16, I, 147). Одно и другое — процессы, совершающиеся в совершенно различных измерениях, в несоприкасающихся плоскостях. Учение Кьеркегора об этических стадиях не имеет ничего общего с историей этики, преобразующейся в ходе общественного бытия. Устанавливаемые им три этические стадии — не ступени развития одной из форм общественного сознания, а три взаимоисключающих один другого нравственных облика самосознания личности как таковой, взятой вне исторической реальности. Конкретизация этического, провозглашаемая Кьеркегором, на деле оказывается абстрагированием индивидуалистической субъективности, Я, притом даже не Я вообще, а моего, единичногоЯ.

Три этические стадии, три этических облика, противопоставляемые Кьеркегором один другому,— это три этические альтернативы: эстетическая, этическая и религиозная. Каждая из них получила в его работах яркое художественное изображение и тщательный философский анализ и оценку. Первым двум стадиям, двум образам жизни, двум «сферам существования» посвящено его первое крупное этическое произведение — двухтомное «Либо — либо» («Enten — Ellen», 1843). Перед нами не цепь логических аргументов и доказательств, а «фейерверк ситуаций и назидательных, вдохновенных тирад» (89, 88).

Первичная, эстетическая, стадия основана на непосредственном, чувственном образе жизни. Термин «эстетический» употребляется здесь в том широком смысле, в каком применял его Кант,— в смысле «сенсуализма», всего того, что в отличие от рассудка, рассудочности относится к чувственным восприятиям и чувствам, ко всякой «чувственности вообще». Эстетическое восприятие в том смысле, в каком мы обычно пользуемся этим понятием, и связанное с ним эстетическое наслаждение принадлежат к сфере «эстетического» в этом более широком значении.