Кентерберийские рассказы

Установил своей святою волей

Известный срок – вот столько и не боле, -

Для всякого, кто женщиной рожден,

И этот срок не может быть прейден;

Порою может он лишь сокращаться.

Ни на кого не буду я ссылаться:

То опытом доказано давно.

Мной будет только следствие дано.

Поняв порядок сей, мы заключим,

Что Двигатель вовек несокрушим.

Часть целым обусловлена: кому

Неведомо об этом, враг уму.

Вселенная, быв хаосом сперва,

Не из обломков вышла вещества,

А из основы вечной, совершенной

И, только вниз спустившись, стала бренной.

А провиденье в мудрости благой

Столь благолепный учредило строй,

Что виды и движенья всех вещей

Должны всегда сменяться в жизни сей;

Они не вечны – это непреложно,

Увидеть это даже глазом можно.

Дуб, например: растет он долгий срок,

С тех пор как из земли пустил росток;

Вы видите, как долго он живет;

Но все же ствол в конце концов сгниет.

Взгляните вы на камень при дороге,

Который трут и топчут наши ноги:

И он когда-нибудь свой кончит век.

Как часто сохнут русла мощных рек!

Как пышные мертвеют города!

Всему предел имеется всегда.

Мы то же зрим у женщин и мужчин:

Из двух житейских возрастов в один

(Иль в старости, иль в цвете юных лет)

Король и паж – все покидают свет.

Кто на кровати, кто на дне морском,

Кто в поле (сами знаете о том).

Спасенья нет: всех ждет последний путь.

Всяк должен умереть когда-нибудь.

Кто всем вершит? Юпитер-властелин;

Он царь всего, причина всех причин.

Юпитеровой воле все подвластно,

Что из него рождается всечасно,

И ни одно живое существо

В борьбе не может одолеть его.

Не в том ли вся премудрость, бог свидетель,

Чтоб из нужды нам сделать добродетель,

Приемля неизбежную беду,

Как рок, что всем написан на роду?

А тот, кто ропщет, – разуменьем слаб

И супротив творца мятежный раб.

Поистине, прекрасней чести нет,

Чем доблестно скончаться в цвете лет.

Уверенным, что оказал услугу

Ты славою своей себе и другу.

Приятней вдвое для твоих друзей,

Коль испустил ты дух во славе всей,

Чем если ты поблек от дряхлых лет

И всеми позабыт покинул свет.

Всего почетней пред молвой людской

В расцвете славы обрести покой.

Упрямец только будет спорить с этим.

Чего ж мы ропщем? С гордостью отмстим,

Что наш Арсита, ратоборцев цвет,

Исполнив долг, покинул с честью свет

И этой жизни грязный каземат.

Зачем, любя его, жена и брат

Его счастливую судьбу хулят?

Он благодарен им? О нет, навряд.

И душу друга и себя позоря,

Они досель унять не могут горя.

Из длинной речи что же извлеку?

Одно: пусть радость сменит им тоску.

За милость мы Юпитера восславим

И, прежде чем сии места оставим,

Мгновенно сделаем из двух скорбей

Одно блаженство до скончанья дней.

Смотрите же: где всего сильней страданье

Оттуда и начну я врачеванье.

Сестра, мое решенье таково:

С согласия совета моего,

Пусть Паламон, ваш рыцарь, что примерно

Вам сердцем всем и силой служит верно

И так служил с тех пор, как знает вас,

Любовью вашей взыщется в сей час.

Отныне муж вам юноша прекрасный.

Мне дайте руку в том, что вы согласны.

По-женски будьте кротки, а не строги:

Ведь он – племянник царский, видят боги,

Но если бы простой вассал он был,

Ведь то, что столько лет он вам служил

И столько ради вас терпел тягот,

Вы, верьте мне, должны принять в расчет.

Не знает милость никаких препон».

А рыцарю он молвил: «Паламон,

Вам увещанья надобны едва ли,

Чтобы на это вы согласье дали,

Приблизьтесь и подайте руку даме.

Согласие моих баронов с вами».

Тут узами, которым имя брак,

Связали их; для жизни, полной благ,

С веселием под нежных лютней звон

С Эмильей повенчался Паламон.

О, если б бог-зиждитель так дарил

Любовь всем тем, кто так ее купил!

Наш Паламон, блажен своей любовью,

Живет в богатстве, радости, здоровье.

Эмилией любим он столь же нежно

И служит ей по-рыцарски прилежно,

И нет меж ними ни худого слова,

Ни ревности, ни спора никакого.

О Паламоне кончен мой рассказ,

И да хранит господь всевышний нас!

Здесь кончается рассказ рыцаря

Пролог Мельника Следуют слова, которыми обменялись трактирщик и мельник

Когда закончил рыцарь свой рассказ,

И юные и старые средь нас

Одобрили все выдумку его

За благородство и за мастерство.

Рассказ его, мол, каждому занятен,

А особливо тем из нас, кто знатен.

Но тут трактирщик всех прервал божбой:

«Ах, черт! А ведь пошло! Очаг я свой

Разжег на славу! Вертел знай крути!

Теперь историей нас угости

Ты, сэр монах. Начни и тут же, разом,

Его ты переплюнь своим рассказом».

Но мельник яростно разбушевался,

Он пьян был вдрызг: как он в седле держался,

В толк не возьму. Да и вообще нахал

Он был, буян и шапки не ломал

Ни перед кем, а тут как разорался -

Без удержу клялся он и ругался.

«Мне слово дай, и слов я наскребу

И рыцарев рассказ перешибу.

Ты не гляди, что я мужлан негодный, -

Я вам припас рассказец благородный».

Трактирщик молвил, видя, что он пьян:

«Послушай, Робин, ты хоть и буян,

А все держись-ка, знаешь, поскромнее,

Не то получишь тумака по шее».

«А! В крест и в душу! – мельник завопил.

Ты хочешь, чтоб тебя я проучил?»

«Идет, рассказывай, будь ты неладен.

Ты думаешь, что мы с тобой не сладим?»

«Так слушайте же, – мельник заорал, -

Готов брехать, лишь бы монах не врал.