Кэннон (ЛП)

Мысль о том, что Хендрикс станет «невольно сексуальным», вызывает у меня дрожь, и я стараюсь не думать о том, как он мог бы выглядеть после службы в морской пехоте. Я фантазировала о Хендриксе уже столько раз, что и не сосчитать. Слишком много раз, чтобы это было хорошо для меня. Мне нужно выбросить Хендрикса из головы.

***

Наши дни

— Секундочку, — отзываюсь я. Дверь открывается прежде, чем я успеваю сказать что-либо ещё, и я судорожно тянусь за полотенцем, которое небрежно бросила на кровать, запутываясь в куче мокрой одежды на полу у моих ног. Подняв голову, я вижу, как Хендрикс закрывает за собой дверь. Я шиплю на него сквозь стиснутые зубы, чтобы он убирался к чёрту из моей спальни, пока его кто-нибудь не поймал, но он просто стоит там, ухмыляясь мне. — Отвернись.

— Зачем? — шепчет он. — Твой вкус всё ещё у меня на языке, но ты не хочешь, чтобы я видел тебя голой?

— Не говори так.

Я пытаюсь обернуть полотенце вокруг своего тела, помня о том факте, что Хендрикс не делает того, что я ему говорю. Он не только не слушает меня, он стоит там без рубашки, его грудь всё ещё влажная от дождя. Без рубашки и сексуально.

— Не говорить чего? — спрашивает он тихим голосом. Он пересекает пространство между нами так быстро, что я резко вдыхаю. — Голая? Или что твой вкус всё ещё у меня на языке? Ты бы предпочла, чтобы я сказал, что лизал твою киску?

— Хендрикс, — шепчу я. — Ты не можешь так со мной разговаривать. Не здесь, не в этом доме.

— Или что? — он подходит ко мне вплотную и прижимается губами к моему уху, берёт один палец и проводит им вверх по моей руке, по плечу, затем по ключице. Он медленно, лениво проводит им по моей шее, и я остаюсь такой взвинченной, такой жаждущей, что готова снова расплакаться. — Чего ты боишься, Эдди?

— Тебя, — шепчу я. Это единственное слово, которое я могу выдавить, единственное, что срывается с моих губ. Я не говорю всего остального, что крутится у меня в голове, того, что я хочу сказать.

Я боюсь, что всё, ради чего я работала, будет разрушено.

Я боюсь влюбиться в тебя снова.

Я боюсь, что ты разорвёшь моё сердце в клочья, как ты сделал, когда ушёл.

Я боюсь, что ты сломаешь меня.

Взгляд, которым одаривает меня Хендрикс, практически дикий. Он издаёт глубокий горловой звук, его рука на моём затылке, и я думаю, что если он поцелует меня снова, то уничтожит нас обоих. Но он просто смотрит на меня.

— Ты права, — говорит он.

— Что?

Всё, что я могу чувствовать — это тепло его руки на моей шее, жар, который исходит от его ладони вниз по моему телу, скапливаясь у меня между ног. Я — оголённый нерв, комок нужды и желания, и как бы сильно я ни хотела, чтобы он ушёл, большая часть меня хочет, чтобы он остался. Большая часть меня хочет, чтобы он поднял меня и трахнул у стены спальни, прямо сейчас.

Он стонет, как будто может прочитать пошлые мысли, которые проносятся у меня в голове, и прижимает меня к стене.

— Брось полотенце, — говорит он хриплым и серьёзным голосом.

— Что ты делаешь? — я выдавливаю слова, поднимая ладонь, чтобы оттолкнуть его, но вместо этого провожу рукой по его груди и вниз по рельефному животу. Я вижу его твёрдость, прижатую к джинсам, и всё, о чём могу думать, так это о том, чтобы он был внутри меня.

— Я делаю то, о чём говорил тебе раньше, — отвечает он.

— Хендрикс, прямо здесь не место. Наши родители…

— Мы оба будем притворяться, что ты не страдаешь по мне? — спрашивает он. — Что ты не становишься мокрой от мысли о том, что я буду внутри тебя? — он просовывает руку под полотенце, между моих ног, и нежно касается меня кончиками пальцев, и от его прикосновения я практически таю.

— Я не знаю, хорошая ли это идея, Хендрикс, — говорю я, протестуя, но слабо. Моя решимость даже не слабая. Её практически не существует.

Он обхватывает руками мои запястья и прижимает их к стене над моей головой, затем удерживает их там одной рукой, нежно проводя пальцем по моим губам.

— Это, блядь, плохая идея, Эдди, — шепчет он, его палец медленно движется вниз по моей груди к ложбинке. — Это, блядь, худшая идея в мире.

— Это худшая идея на свете, — говорю я. — Мы должны быть разумными.

— Я никогда не был разумным человеком, — молвит Хендрикс, отступая от меня и осматривая. — Сними полотенце.

Я резко втягиваю воздух, но делаю именно это. Я просовываю палец под край полотенца, и оно мягко падает на пол. Я остаюсь стоять там совершенно голая, а Хендрикс не сводит с меня глаз. Он изучает меня мгновение, затем делает шаг вперёд, в нескольких дюймах от меня, его рот так близко к моему, когда он дразнит меня, его тёплое дыхание на моей коже.

Он кладёт ладонь мне на живот, тяжело выдыхая, когда скользит ею вверх между моих грудей, его глаза не отрываются от моих, когда он накрывает мою грудь ладонью, его большой палец сразу же оказывается на моём соске. Когда я стону, он шепчет: