Кенилворт

— По правде говоря, — ответил Гозлинг, — к тому, что вы слышали вчера вечером, я могу добавить лишь очень немногое. Он был одним из папистов королевы Марии, а сейчас — один из протестантов королевы Елизаветы. Он был одним из прихлебателей аббата из Эбингдона, а теперь живет здесь хозяином в замке. Кроме того, он был беден, а теперь богат. Говорят, что в его старинном полуразрушенном замке есть особые комнаты, убранные с такой роскошью, что в них могла бы остановиться сама королева, да благословит ее бог! Одни думают, что он откопал в саду клад, другие — что он за деньги продал душу дьяволу, а третьи говорят, что он надул аббата, заплатив ему церковной утварью, которая была спрятана в старом замке еще со времен Реформации. Как бы то ни было, он теперь богач, и только бог, его собственная совесть да, может быть, еще дьявол знают, как он этого достиг. Держится он как-то угрюмо и замкнуто, раззнакомился со всеми местными жителями, словно он не то хранит какую-то необычайную тайну, не то просто считает, что слеплен из иного теста, чем мы. Мне сдается, что они с моим родичем наверняка рассорятся, если Майк вздумает навязывать ему свое знакомство. И мне очень жаль, что вы, любезнейший мистер Тресилиан, все еще не оставили мысли отправиться туда вместе с моим племянником.

Тресилиан снова подтвердил, что будет действовать с величайшей осторожностью и что хозяину нечего за него бояться. Короче говоря, он расточал бездну всяких уверений, к которым обычно в ответ на советы друзей прибегают те, кто решил идти напролом.

Тем временем путешественник, вняв приглашению хозяина, успел закончить превосходный завтрак, сервированный ему и Гозлингу хорошенькой Сисили, слывшей в гостинице красавицей. В эту минуту в комнату вошел Майкл Лэмборн, герой предыдущего вечера. Его туалет, видимо, стоил ему немалых трудов, ибо он теперь был одет (он успел с дороги переоблачиться) в соответствии с самой последней модой и с необыкновенной заботой о том, чтобы все как нельзя более шло ему к лицу.

— Клянусь честью, дядюшка, — сказал нарядный кавалер, — вчера вы закатили мне мокрый вечерок, но я чувствую, что за ним последовало сухое утро. Я с удовольствием поднял бы за вас стаканчик «ерша». А, да здесь моя миленькая, пухленькая Сисили! Гляди-ка, когда я уехал, ты ведь еще болталась в колыбельке, а сейчас в своей бархатной кофточке экая стройненькая девчоночка под лучами английского солнышка. Ты должна знать своих друзей и родственников, Сисили; поди-ка сюда, деточка, я тебя поцелую и дам тебе свое благословение.

— Не беспокойся о Сисили, куманек, — вмешался Джайлс Гозлинг, — и оставь ее, ради бога, в покое. Хоть твоя мамаша и приходилась сестрой ее отцу, но вам-то вовсе ни к чему быть закадычными друзьями.

— Слушай, дядя, — обиделся Лэмборн, — что я, язычник, что ли, какой, чтобы обижать свою же родню?

— Да я не об обиде, Майк, — ответил дядя, — а так будет вернее. Хоть ты и блестишь, как змея, когда она весной сбрасывает шкуру, но в мой Эдем ты не проползешь. Я со своей Евы глаз не спущу, Майк, и потому оставь, пожалуйста, свои хлопоты. Но ты, однако, парень молодец! Поглядеть на тебя да сравнить с мистером Тресилианом в его скромном дорожном платье — и любой скажет, что ты настоящий джентльмен, а он — подручный буфетчика.

— Э, нет, дядюшка, — возразил Лэмборн, — никто так не скажет, кроме разве ваших деревенских остолопов, которые ничего лучшего и в глаза не видели. А я так скажу, и плевать мне, кто там меня слушает: в настоящем дворянине есть что-то такое, что не у всякого найдется, кто не рожден и воспитан в этом сословии. Не знаю, в чем тут штука. Но хоть я и могу войти в таверну с такой же непринужденностью, так же громко наорать на слуг и буфетчиков, так же с маху опрокинуть кружку, разразиться такими же страшными проклятиями и швырять золото с такой же свободой, как и любая персона в звенящих шпорах и с белыми перьями — я их много повидал, — но пусть меня повесят, если я когда-либо смогу сделать все это с таким же изяществом, хоть я и старался сотни раз. Хозяин сажает меня на нижний край стола и отрезает мне кусок мяса последнему. А буфетчик говорит: «Иду, иду, дружок!» — и никакого тебе больше ни почтения, ни уважения. А черт с ним, плевать на все это — от забот издох и кот! Во мне хватает джентльменства, чтобы сыграть штуку с Тони Поджигай Хворост, на этот раз сойдет и так.

— Значит, вы все-таки хотите навестить своего старого знакомого? — обратился Тресилиан к искателю приключений.

— Да, сэр, — ответил Лэмборн. — Раз заклад поставлен, надо довести игру до конца. Таков закон игроков во всем мире. А вы, сэр, если мне не изменяет память (я, кажется, окунул ее вчера слишком глубоко в бочонок с вином), хотели принять участие в моем походе?

— Я собираюсь сопровождать вас, — сказал Тресилиан, — если вы мне любезно позволите. И я уже вручил свою долю заклада почтеннейшему хозяину.