— Ваше величество, всемилостивейшая государыня, — сказал Лестер, — вы, умеющая прощать столько слабостей, которых никогда не знало ваше собственное сердце, можете лучше всех сострадать душевному волнению, поразившему сейчас и голову и ноги. Я предстал перед вами как подозреваемый и обвиняемый подданный. Но ваша доброта пробила облака клеветы и вернула мне мою честь. Удивительно ли — хотя мне это весьма неприятно, — что мой шталмейстер нашел меня в таком состоянии, которое еле-еле позволило мне добрести за ним сюда, где один взгляд вашего величества (увы, гневный взгляд!) способен помочь мне так, как не сумел бы и сам Эскулап.
— Что такое? — быстро спросила Елизавета, глядят на Варни. — Милорд нездоров?
— Что-то вроде обморока, — пояснил находчивый? Варни, — как изволите видеть, ваше величество. Милорд так спешил, что я даже не успел помочь ему привести в порядок его платье.
— Ничего, ничего, — сказала Елизавета, пристально всматриваясь в благородные черты и осанку Лестера, который казался ей еще привлекательнее от урагана противоположных чувств, недавно бушевавших в нем. — Освободите милорду место. А ваше место, мистер Варни, уже занято. Вам придется перейти в другую лодку.
Варни поклонился и отошел в сторону.
— А вам тоже, юный рыцарь Плаща, — добавила она, взглянув на Роли, — вам тоже придется перейти в лодку наших фрейлин. А Тресилиан и так уж очень жестоко пострадал от женских капризов, не стоит мне огорчать его еще и отменой своих приказаний.
Лестер уселся в барке рядом с королевой. Роли встал, чтоб удалиться, а Тресилиан хотел было в порыве совершенно неуместной любезности уступить свое место приятелю. Но Роли, который уже чувствовал себя совершенно в родной стихии, бросил на него предостерегающий взгляд, и Тресилиан сразу понял, что такое пренебрежение королевской милостью может быть истолковано превратно. Он молча сел, а Роли низко поклонился и, с видом полной покорности судьбе, сделал движение, чтобы выйти из барки.
Один из придворных вельмож, любезнейший лорд Уиллоуби, уловил на лице королевы нечто, показавшееся ему сожалением о действительной или мнимой обиде, нанесенной Роли.
— Негоже нам, старикам царедворцам, — сказал он, — заслонять солнечный свет юным кавалерам. С разрешения ее величества, я лишу себя на час-другой того, что ее подданные ценят превыше всего, а именно присутствия ее величества, и буду грустно бродить при свете звезд, ненадолго расставшись с блистательными лучами Дианы. Я займу место в лодке фрейлин, даруя этому юному кавалеру час обещанного ему блаженства.
Полушутя-полусерьезно королева ответила:
— Если вы так стремитесь покинуть нас, милорд, нам остается только смириться с печальной неизбежностью. Но каким бы старым и опытным вы себя ни считали, мы не доверяем вам заботу о наших молоденьких фрейлинах. Ваш почтенный возраст, милорд (это было сказано с улыбкой), больше подходит к летам лорда-казначея, который следует за нами в третьей лодке, и его жизненный опыт может быть полезен даже лорду Уиллоуби.
Лорд Уиллоуби, скрыв досаду, тоже улыбнулся. Затем он засмеялся, смутился, отдал поклон и перешел в лодку лорда Берли. Лестер, который старался отвлечься от тяготивших его дум, наблюдая за всем, что происходит кругом, не преминул отметить себе этот эпизод. Но когда лодка отошла от берега, когда с соседней лодки раздались звуки музыки, когда с берега донеслись крики толпы и все это напомнило ему, в каком ужасном положении он находится, он огромным усилием воли оторвал свои мысли и чувства от всего на свете, кроме необходимости сохранить милость своей повелительницы. И он блеснул своим талантом очаровывать и пленять с такой силой, что королева, с одной стороны, увлеченная его красноречием, а с другой — тревожась за его здоровье, шутливо приказала ему наконец немного помолчать, боясь, как бы эти бурные порывы не слишком утомили его.
— Милорды, — объявила она, — издав на время указ о безмолвии нашего милого Лестера, мы призовем теперь вас на совет по вопросу об охоте. Сейчас, в минуты веселья и музыки, его обсуждать удобнее, чем во время серьезного рассмотрения наших дел. Кто из вас, милорды, — продолжала она с улыбкой, — знает что-нибудь о прошении Орсона Пиннита, как он сам себя именует, сторожа наших королевских медведей? Кто хочет замолвить за него слово?
— С позволения вашего величества, я, — сказал граф Сассекс. — Орсон Пиннит был стойким воином до того, как его так изувечили кинжалы ирландского клана Мак-Донах. И я надеюсь, что ваша милость будет, как всегда, доброй государыней для своих добрых и верных слуг.