Кельтская загадка

Так или иначе, однажды Дагда отправился в лагерь фоморов предложить перемирие, а заодно, поскольку был хитрым, что-нибудь разведать. Фоморы, среди которых тоже были великаны, приготовили ему кашу из восьмидесяти галлонов молока и еще восьмидесяти — крупы и жира. Положили в нее свиней, коз и овец, потом вылили в громадную яму.

— Если не съешь все, — сказали фоморы, — тебе смерть.

— Съем, раз так, — ответил Дагда, достал свою ложку, до того большую, что в нее могли бы улечься мужчина с женщиной, и принялся есть. Под взглядами фоморов съел все, соскреб громадной рукой остатки каши с тех мест, куда не доставала ложка, и улегся спать.

— Взгляните на его брюхо, — восклицали фоморы, указывая на спящего Дагду, живот которого вздымался горой. — Ему не подняться с этого места.

И как думаете, что произошло? Дагда проснулся, крякнул, поднял свое громадное тело и нетвердой походкой пошел прочь, волоча за собой палицу, которая оставляла борозду шириной с межевую канаву. И даже после этого не выбился из сил, потому что в тот же день возлег с Морриган, богиней войны и разрушения. Но это уже другая история.

Знаете, я был тогда там. Да, был. Кто может сказать, что нет?

Глава первая Я — морская зыбь

Я поняла, что одна из очень немногих выгод быть мертвым — возможность говорить, что захочешь. Избавленный от бремени утонченной вежливости, ты можешь позволить себе какие угодно неприятные истины, жестокие насмешки, душераздирающие признания и прощальные выпады, при этом тебе не нужно терпеть бесконечные возражения, неловкие оправдания или угрозы возмездия, которые неизбежно вызывает подобная откровенность.

Эмин Бирн, видимо, так и думал, однако при этом дал волю такой ярости и злобе, что, пожалуй, даже сам не мог представить их последствий. Разумеется, слушая, как он говорит с того света, я сочла его просто грубым, бесчувственным. Но тогда я была лишь шапочно знакома с теми, к кому он обращался.

— Надо полагать, вы недоумеваете, зачем я собрал всех вас, — начал Бирн с ухмылкой на лице, которая сменилась гримасой, затем приступом удушья.

— Эмин всегда любил находиться в центре внимания, — прошептал Алекс Стюарт мне на ухо, чтобы не слышали остальные.

— Кроме того, видимо, имел пристрастие к банальным сценам, — прошептала я в ответ.

— Тем более, — продолжал Бирн после нескольких секунд одышки, — тем более, — повторил он, — когда вы знаете, что я мертв.

— И быть немного шутом, — добавил Алекс со вздохом.

Лицо на видеозаписи подалось к камере, стало неясным, потом вновь обрело четкость: чья-то невидимая рука настроила камеру. На него было тяжело смотреть: ввалившиеся глаза и щеки, в одной ноздре кислородная трубочка, однако я видела тень гордого и некогда красивого мужчины.

— Поражаюсь, что он позволил снимать себя в таком состоянии, — прошептала я Алексу.

Алекс снова подался ко мне:

— Лара, по-моему, ему всегда было наплевать, что думают о нем люди.

По восточному ковру медленно ползла небольшая черепаха.

— Ш-ш-ш, — прошипела через плечо женщина с худощавым лицом, сидевшая в первом ряду. Две ее соседки обернулись и свирепо уставились на нас. Это были мать и дочери, похожие друг на друга как три горошины в стручке, до того явным было фамильное сходство. Я справилась с искушением сказать что-нибудь обидное и удовольствовалась ответным свирепым взглядом и недобрыми мыслями.