Кэйтлин и Купидон

– Хорошо! Я ей рассказала об этом парне, Роуэне, и ей понравился его голос. Она с ним еще не виделась, но он в отличной форме, и думаю, никаких проблем не будет, – говорю я, подходя к холодильнику и доставая бутылку розового «Моета». – Так что это уже можно с легким сердцем отпраздновать, я считаю. – Я поднимаю бутылку, помахивая ею. Верити улыбается в ответ, однако еле-еле. Она похожа на выжатый лимон. Я протягиваю ей шампанское, чтобы она открыла. Она не стреляет пробкой в потолок, а аккуратно выкручивает ее, промокая пролившиеся струйки бумажным кухонным полотенцем, вместо того чтобы ловить их ртом прямо из бутылки. Она достает два бокала, наполняет оба, один протягивает мне и слегка приподнимает свой.

– За мою дорогую милую Кэйтлин! Я так рада за тебя!

И с последним словом этой речи она срывается в слезы.

Плач Верити почти так же заразителен, как и смех, – то ее невероятное гудение. Ее плач напоминает бесконечную икоту, перемежаемую извинениями. «Ик, ик, ой, прости, ик», – издает она невнятные звуки, ее тело трясется от всхлипываний, и эта женщина – большая, сильная женщина – на моих глазах превращается в размазню. Все, что я могу сделать, – это обнимать ее, пока она дрожит, и поглаживать по волосам. Тугие афро-кудряшки подпрыгивают от моих прикосновений.

По-прежнему крепко обнимая ее за плечи одной рукой, я протягиваю другую к газовой конфорке и выключаю газ. Затем веду Верити в гостиную, к дивану: мягкому лежбищу, купленному для удобства, а не ради внешнего вида.

– Ну вот, пусть Гектор примет тебя в свои объятья, – говорю я.

Она поднимает взгляд от подушки, в которую уткнулась носом:

– Ты довольно странная – давать дивану имя…^[6]

– А теперь скажи: что случилось?

Верити подтягивает колени к груди и тихо бормочет:

– О, я чувствую себя такой дурой… я не должна так расклеиваться, только не после… не после всего…

Я легонько толкаю ее в бок:

– Завязывай, твои проблемы важны. Ты должна мне рассказать, так будет лучше.

Она отворачивает лицо от колен – оно опухло и отекло, из носа течет. Я хватаю коробку с бумажными платочками и сую ей. Она глубоко вздыхает.

– Ладно, слушай… Джереми… Джереми… бросает меня!

Затем она опять зарывается лицом в подушку и заходится в новом приступе плача.

Я помню, как впервые увидела Джереми. Мы были в пабе «Крик», застекленной с фасада коробке на Уэст-стрит, и нам удалось занять лучший столик – с двумя зелеными кожаными диванами прямо у окна. Столешница была липкой, заведение пропахло прогорклым хмелем и застарелым по́том. Верити побрызгала вокруг своими духами, окутав нас их навязчивым ароматом. Это было еще во времена, когда я работала в пиар-агентстве и ходила в нейлоновой юбке-карандаше с белой блузкой, которую умудрилась заляпать малиновым джемом; а Верити принесла мне шелковое платье цвета пармских фиалок, чтобы я в него переоделась. И едва она сунула мне платье, я заметила, что на нее слишком пристально смотрит какой-то парень. Верити приехала в рваных коротких джинсовых шортах, клетчатой рубашке и кедах. Она уселась на диван, вытянув свои великолепные ноги, а в ее волосах сверкали неоново-желтые пряди.

Когда я по пути в туалет прошла мимо него – этого парня с пучками светлых волос на голове, торчащими во все стороны, словно его только что ударило током, и таким тощим телом, что оно казалось нарисованным из черточек, – он ухмыльнулся мне, а затем снова вернулся к разглядыванию Верити. Та задрала ноги на стол, вытащила блокнот и стала делать какие-то наброски.

От того, как он смотрел на нее, что-то кольнуло у меня в груди. И я ощутила уверенность, что, если они познакомятся – он будет так же смотреть на нее всю оставшуюся жизнь.

Когда приехал Гарри, мне удалось убедить его подойти и заговорить с Джереми, который все еще сидел в одиночестве. «Он вон за тем столом, рядом с телевизором, – шептала я. – Подойди и спроси его о регби или о чем-нибудь в этом духе». Мне пришлось заверять Гарри, что этот незнакомец не подумает о нем как о странном типе, а затем я кинулась обратно к нашему столику. Было очень трудно удержаться и не обернуться, чтобы увидеть, что там происходит, и я никак не могла сосредоточиться на словах Верити. Наконец они оба подошли к нам, и Гарри представил Джереми как своего старого приятеля по стоматологическому факультету. Джереми снова ухмыльнулся – и у него во рту сверкнул золотой зуб. «Грыз гранит науки», – заметил он, и Верити загудела от смеха. Мы сразу же хорошо поладили, все четверо: из паба отправились на стендап-шоу, а затем в нашу квартиру, где Верити с Джереми скрылись в ее комнате. Уютно свернувшись в постели, я осознала, что повторяю Гарри, как удивительно себя чувствую, устроив их знакомство.

Я помню это ощущение: я словно вся состояла из одной большой улыбки. «Я хочу, чтобы это было моей работой, а не дурацкий пиар», – сказала я, и Гарри поцеловал меня в щеку, назвав своей «маленькой Сциллой».