Кейс, набитый пожеланиями

Она отключилась от связи, не выслушав оправданий, которые были заготовлены давно и собирались слететь с уст мужа. Подозревает. Она всегда его в чем-нибудь подозревает. Иногда ему кажется, что жена про него знает все-все, но вслух высказывает только подозрения. Собственно, Черкесову от этого ни холодно, ни жарко. Пусть подозревает – да хоть выслеживает! – это ее личное дело. Был бы повод, а скандальчик он ей всегда закатит. Тут еще теща решила праздник испортить – прикатила. Ух, как народ прав, придумывая злые анекдоты про тещ! Интересно, существует хоть один мужик на свете, благоговеющий перед тещей? И существуют ли тещи, не заслуживающие секиры, яда, пули или хотя бы кулака в глаз? По мнению Черкесова, всех тещ следует насильно согнать в концлагерь, оградить железным пятиметровым забором, по которому пустить ток десять тысяч вольт, чтобы ни одна не выбралась на волю. Пусть они там пьют кровушку друг у друга. Нет, встречаться с тещей у него не было намерения. Во всяком случае в ближайшие несколько часов. Вспомнив о времени, он посмотрел на часы – половина шестого. Пора разрядиться. Нахлобучив пыжиковую шапку на голову, он глубоко вдохнул морозного воздуха…

– Вася, тебе не жалко достояние города отдавать в чужие руки?

Опять двадцать пять – продолжение заседания! Черкесов повернулся на голос, состроив кислую мину:

– Прохор Никитич, давайте перестроимся на праздник. Сколько бы мы ни сотрясали воздух, завод отберут. Ну, банкрот завод, банкрот. О чем тут спорить?

– Банкротство-то липовое, – хмуро возразил Бубулин. – А это уголовщина.

– Политические силы в стране распределились так, что те, кто стоит ступенью выше, всегда правы и всегда со знаменем победы.

Прохор Никитич Бубулин – человек пожилой и постоянный оппонент думскому большинству, в которое входит и Черкесов. И тем не менее они сохраняли дружеские отношения.

– Так какого черта на нас давят? – справедливо возмутился он, нахмурив лохматые брови. – Столько часов штаны протирали, и все зря? Без нас бы и забирали.

– А это называется демократия, – улыбнулся Черкесов. – Сначала наше мнение, потом барское разумение, вот и вся арифметика. Так сложилось, Прохор Никитич, что мы с вами очутились чуток ниже, нам и принимать условия. Есть же люди, сидящие ниже нас, и мы диктуем им, так ведь? Потом наши-то обленились, работать не хотят. А придет человек со стороны и, вполне вероятно, поставит дело на ноги.

– Циничный подход к делу, – вздохнул с прискорбием Прохор Никитич. – Не видать этой стране возрождения, раз никому нет дела до ее богатств. Своим согласием мы отдадим завод в частные руки. А из бюджета города платят зарплату учителям, врачам… И пополняется казна градообразующими предприятиями, каким был до недавнего времени завод. И вдруг перестал быть таковым. Бессовестно. А как бы ты, Вася, посмотрел, если бы твой завод какой-то пацан надумал отнять?

– Отрицательно, – отшутился Черкесов.

Бубулин безнадежно махнул рукой и пошел прочь, даже не попрощавшись. А Черкесов, вздохнув, подумал: порядочность и честность давно стали анахронизмами, эти качества поднимаются на смех, разумеется, за спинами обладателей сих достоинств. Над Прошей в думе потешались, называли за глаза дураком, придумали и кличку обидную – Бубуин, а некоторые звали его еще более конкретно – Бабуин. Взрослые люди, мужчины (в городской думе нет ни одной бабы, к счастью), а злословят за спинами, дают друг другу клички, интригуют по мелочи. Ну прямо как школьники, право слово, будто иных забот нет. Лично он, Василий Романович Черкесов, в думских интригах не участвует по одной причине – лень. И не отстаивает ничьи интересы, а удачно лавирует между оппонентами и ведет примиренческую политику. Ему что, больше всех надо? Революционеры нынче не в моде, да и хлопотно это – борьба за ненужную справедливость. Он предпочитает мирную жизнь и комфортабельный отдых. Депутатство для него – престиж, выгода, когда можно свои дела уладить, и дополнительный доход, хотя в доходах он особо не нуждается.

Стемнело. Черкесов сел в свою новую машину, выехал с места стоянки, предвкушая дивный вечерок в объятиях красотки Аллы. Буквально за поворотом он заметил на остановке прыгающего от холода приятеля. Неудивительно, что тот подпрыгивал на месте: куртка на нем далеко не зимняя, вместо сапог туфли, да и брюки по сегодняшней погоде могли бы быть поплотнее. Черкесов притормозил, приоткрыл дверцу и скомандовал:

– Федька! Бегом в машину!

Тот несказанно обрадовался, залез в салон и потер руки:

– Ну и холодина! Привет. Мне на Камчатскую. Тебе по пути?

– Даже если не по пути, доставим, – пообещал Черкесов. На него вдруг упало благодушие, такие моменты иногда случаются, важно их не упустить тому, кому обещаются золотые горы. – Одет ты слабовато для зимы. Знаешь что, подъедь ко мне… завтра утром, подкину кое-что из тряпок. А то так недолго и дуба дать.

– Мы не гордые, примем материальную помощь, – хмыкнул приятель.

– Ты посиди, а я в магазин заскочу, – паркуясь у обочины, сказал Черкесов.