Казнь

– Он, вероятно, скоро придет. К девяти часам!

Следователь кивнул и вдруг обратил свое внимание на принесенный костюм. Это была светлая суконная тройка и вышитая сорочка. Ее правый рукав, как и подкладка пиджака, был залит кровью.

– А что это, Николай Петрович? – спросил следователь.

– А вот что! – Николай быстро отвернул рукав рубашки и почти сунул к носу следователя свою руку, от запястья до локтя которой почти во всю длину проходила глубокая царапина. – Садился в лодку и о багор разодрал.

Следователь быстро закивал головою.

– Так, так! Но вы позволите? – и он указал на отложенные вещи.

– Сделайте одолжение!

– Занесите в протокол: рубашка и пиджак! – сказал следователь Лапе.

В это время на пороге конторы показался Грузов.

– А, – воскликнул следователь, – господин письмоводитель. Ваше звание? имя? отчество? фамилия? жительство? Так! Скажите, вы ушли от господина Долинина после возвращения его брата?

– После, – ответил Грузов, подходя к столу.

– Часу?..

– Во втором, в начале, – ответил Грузов.

– Так, так! А где вы шли?

– У нас один выход; вот тут!

– Через дорожку, в калитку? Так! И трупа не видели?

– Нет! – ответил Грузов.

Подозрение таяло. Следователь нахмурил белые брови.

– И ничего подозрительного? Крика? Стона?

– Ничего!

– А вы лично знали, что убитый должен был прийти к господину Долинину?

– Яков Петрович при мне получил от него записку. Но мы его уже не ждали.

– Почему?

– Поздно!

– Да, поздно! А еще кто‑нибудь знал про его намерения посетить господина Долинина?

– Уж этого не знаю! – Грузов развел руками и отошел от стола. Следователь устало выпрямился.

– Ну, пока все! – сказал он. – Яков Петрович, может быть, чайку?

– Сделайте одолжение! – Яков поспешно встал. – Я велел приготовить завтрак. Господа, милости просим!

За стол сели он с братом, Весенин, следователь, Лапа и пристав с доктором. Следователь разговорился.

– Вы меня извините, Николай Петрович! У меня система. Все (он указал рукою на всех, не исключая даже Лапы) у меня в подозрении – и я с этого начинаю. Это ни для кого не обидно. Мало – помалу лица передо мной оправдываются, и остается один (он поднял указательный палец), знаете, как в математике: с помощью исключения третьего! Ха – ха – ха! Возвращаясь домой, он спросил Лапу:

– Что вы думаете, Алексей Дмитриевич?

– А?

– Я говорю, что вы думаете об убийстве? Есть подозрения?

Лапа, будто проснувшись, раскрыл широко глаза и ответил:

– Надо навести справки, много справок, много…

Контора нотариуса Долинина приняла прежний вид. Спустя два часа Сухотин с Весениным совершили в ней крупную сделку, и Яков Петрович скрепил их договор. Грузов писал бумаги; Лиза гремела на кухне посудою; часы монотонно тикали в столовой. Николай куда‑то ушел, и сердце Якова, отчасти успокоенного, все еще тревожно сжималось. Он провел, как и Николай, бессонную ночь и успел увериться в его невинности, но тревога за него не покидала его сердца. Николай в одну ночь побледнел и осунулся. Он все время говорил с Яковом, как безумный. То радовался и убеждал, что Дерунов понес заслуженную казнь, то с ужасом и слезами думал о том, как перенесет эту весть Анна, что она заподозрит его. Потом говорил, что знает убийцу, и снова отказывался от своих слов. Едва уехал следователь и был убран труп, Николай оделся и вышел из дома.

Яков не мог заниматься.

– На сегодняшний день мы закроем контору, – сказал он Грузову, – можете идти, Антон Иванович.

Грузов стал убирать бумаги.

– А завтра?

– Завтра наведайтесь. Сегодня я уж утомился очень. Не спал… волнения…

«Странно, – подумал Яков, когда Грузов ушел, – на этого человека смерть Дерунова не произвела никакого впечатления. Словно он знал о ней еще вчера. Фу, какие скверные мысли!.. Дерунов был плохой человек…»

Грузов, наклонив голову и приседая в коленях, медленно брел по улицам, раскаленным полдневным солнцем. Путь ему предстоял немаленький.

Если пройти всю Московскую улицу, которая оканчивается оврагом, и перевалить за него, то очутишься в предместье города – «на горах». В этом предместье улицы не мощены и в жаркие дни уподобляются песочнице, а в дождливые – чернильнице; домишки в нем все деревянные, перекошенные, изредка с мезонином и балкончиком; селятся здесь торгующие на базаре мещане, владельцы домов, извозчики и в качестве жильцов – бедные конторщики, люди темных профессий, мастеровые и фабричные. Нравы здесь буйные и полное господство демократичного стиля, так что франт, появившийся на улице в модной шляпе, рискует обратить свое украшение в одно воспоминание. Днем по улицам шумной ватагой бегают ребятишки, гоняя какую‑нибудь несчастную собаку или отбившуюся от дома свинью; вечером и в тихую летнюю ночь сидят веселыми группами удалые мещане с девками и под визг гармони какой‑нибудь голосистый тенор выводит:

Она, моя милая,
Сердце мое вынула;
Сердце мое вынула,
В окно с сором кинула!

После чего хор весело подхватывает припев:

Алон, камбалон
Вдвоем, втроем пропоем!