Казнь

Комнаты трактира давно наполнились гостями. Орган, не уставая, хрипел марши, вальсы и попурри; среди звона посуды раздавались смех, говор и визгливые женские возгласы, а Грузов с Косяковым все шептались, не слыша пьяного гама.

Приблизительно в эту же пору усталый Лапа вернулся домой и, избегая встречи со своей пленительной хозяйкой, осторожно пробрался в свою комнату, по дороге позвав к себе Феню, с которой он давно жил душа в душу.

Она вошла к нему, вся розовая от радости его видеть.

— Приуготовь, Фенюшка, самоварчик, — сказал он ласково, — да приди со мной посидеть. Что, старуха угомонилась?

— Полегли и она, и барыня. Я мигом!

Феня скрылась. Лапа переоделся в байковый халат с синими разводами и полулег на диван.

Минут через десять Феня внесла самовар, посуду и, заваривая чай, стала оживленно передавать события дня.

— У нас своя история, — рассказывала она, — барыня-то молодая вчера от мужа бежала. Он у себя заперся, узнал про ее шашни-то…

— Захаров? — лениво спросил Лапа.

— Он самый!

— А что за шашни?

— Не знаете? Я же говорила вам, — сказала с укором Феня, — она с Деруновым, с этим самым, — Феня понизила голос, — путалась. Вчера он приходил сюда, билет ей принес и деньги, чтобы по Волге ехать…

Лапа полулежал на диване в полудреме, почти не слушая Феню, но тут вдруг встрепенулся, раскрыл полусонные глаза, сел и, запахивая халат, переспросил:

— Дерунов? Вчера?

— Вчера, как вы спали… Вот чай; сахар сами положите… Ну, а муж-то ее у себя заперся. Нынче Луша, горничная у них, пришла и говорит: "Все запертый сидит, порешился, верно". Мы ей говорим: "Сходи посмотри, а в случае чего полицию зови". Она и ушла. Только ушла, а через полчаса назад приходит, бледная вся и трясется. Он, говорит, отперся, и у него молодой Долинин сидит. Бегают они это по кабинету-то и оба кричат. Один кричит: вы! Другой кричит: я! — и потом снова. Она и убежала. А потом мне и говорит: "Пойду снова, соберу вещи да и уйду от них. Ну, говорит, с ними! Еще греха наживешь…" Барин! Алексей Дмитриевич! Да что ж это вы так сидите: и сахару не положили, и чай простыл!

Лапа действительно словно замер. Он откинулся к спинке дивана и устремил неподвижный взгляд на карниз, где черным кружевом висела паутина.

При возгласе Фени он очнулся и рассеянно взглянул на ее оживленное лицо.

— А? Ты про что?

— Фу-ты, Господи, — воскликнула, смеясь, Феня, — я — то соловьем разливаюсь, а он спит!

— Я устал, Фенюшка. Сегодня работал много, — ответил Лапа, — и устал. Налей мне другой стакан чаю и сахару положи. Вот так, спасибо!

IX

Николай Долинин сразу не мог разобраться в своих чувствах. Сначала он был просто поражен, парализован страшною вестью от своего брата; потом, когда сознание возвратилось к нему, его прежде всего охватила радостная мысль, что Анна свободна, но эту радость тотчас сменил ужас, что мысль, мелькнувшая в голове его брата, могла явиться и у нее. Кровь стучала в висках. Ее надо видеть, видеть во что бы то ни стало! И как подействует на нее это страшное известие? Он хотел бежать тотчас, предупредить ее через Силина, но пристав не пустил его до приезда следователя.

Мысли беспорядочно кружились в его голове. Он стал думать об убийце, и вдруг — сперва мелькнуло в его голове подозрение, потом стало расти и укрепляться. Убийца — Захаров! Для него это стало ясно, как день… Он припомнил свои встречи с ним. Первую, когда он бросил ему пошлый намек; вторую — спустя три-четыре часа, может, шесть часов, на берегу Волги под проливным дождем.

Дождь загнал его в заброшенный шалаш рыбака. Он сидел в нем на обрубке дерева, когда в шалаш неожиданно вошел Захаров, без шляпы, дождь смочил его волосы, и они беспорядочно прилипли ко лбу, к щекам; потоки воды струились с его одежды, но он не замечал этого и показался Долинину словно помешанным. Взор его бессмысленно блуждал, все тело дрожало. Когда Долинин его окликнул, он нисколько не удивился встрече с ним, сел подле него на землю и, вынув платок стал вытирать мокрое лицо. Потом, подняв голову, сказал Долинину:

— Вы это верно мне намекнули. Она собиралась убежать с Деруновым… по Волге кататься… Я перехватил письмо и все узнал!..

Николай вспомнил его хриплый голос отчаявшегося человека и спросил:

— Зачем вы здесь в такую погоду?

— Я побоялся убить ее и убежал, — ответил он; потом помолчал немного, задумавшись, и заговорил, не обращая внимания на Долинина: — Меня возмущает обман! Целая система, изо дня в день, из часа в час, огромная сеть, сплетенная из лжи и притворства. Ночью она расточала мне ласки, нося в душе измену, днем лгала мне словами, улыбкой, глазами… Подлая женщина!.. И я любил ее!.. Я люблю ее! — он ударил себя кулаком в лоб. — От этого я и убежал сюда. Не будь любви, что мне в ее обмане? Пошла вон! Но когда любишь… когда долгими годами скопленное золото обратится вдруг в битые черепки… Убить мало! Гадина! А впрочем… Это не она. Это мать и тот… тот… развратник!

Он потряс в воздухе кулаком. Дождь продолжал литься и громко стучал по берестовой настилке шалаша. Долинин не перебивал его речи и смотрел на него, как на безумного.