Каждый парень должен пройти через это

С трудом встаю на ноги. В голове заевшей пластинкой крутится одна-единственная фраза: «Еще бы пару шагов и… Еще бы пару шагов и… Еще бы… и…». Слова эти вертятся, набирая скорость, и уносятся вниз, в темную воронку, ввинчивающуюся узким горлышком в бескрайнюю бездну на самом дне моего сознания. Меня шатает, я тоже готов упасть. Снова туда, в хлюпающую клоаку. Чтоб устоять, приходится горбиться, как старому деду, сжимать пальцами колени. Джинсы потемнели от грязи, коричневая жижа заляпала руки. Мать придет в бешенство, когда увидит. Если увидит.

Поднимаю взгляд. Тропа вышла на открытое место. Небольшая проплешина, окруженная кустами и деревьями, а над ней — беззвездное сводчатое полотно. Света безумно мало, но все-таки можно различить покореженные пни и несколько торчащих из земли кривых жердей.

Блин.

Это ж не просто пенечки да палочки, да?..

Что там, на ближайшем, доска какая-то висит, что ли?..

Бли-и-ин.

Это могилы. Их могилы. Тех сумасшедших, про которых писали на форумах. Тех замученных докторами-садистами нищенок и самоубийц из побасенок Тима.

Ветер стихает, гром тоже берет паузу. Природа будто выжидает. «Ваш ход, молодой человек», — говорит тьма голосом вежливого доктора. Заманивает дальше, к останкам безымянных надгробий.

Безымянных ли?..

Мне ужасно не хочется узнавать ответ на этот вопрос.

Петрушка-обосрушка, раздается в голове знакомый смех. Петруччо-навалил-я-кучу! Петро-от-страха-навалил-ведро! Вар-р-вар-ра!

— Спокойно, — бормочу под нос, как молитву. — Возьми себя в руки. Тут идти-то всего ничего осталось. Соберись! Сожми яйца в кулак, мать твою. Что там наш Тимурчик-всегда-как-огурчик болтал?.. «Каждый парень должен пройти через это».

А они будут идти за тобой, идти за тобой, ИДТИЗАТОБОЙ!!!

Меня трясет отнюдь не от холода. Поляна передо мной — огромная пасть, и челюсти ее широко разведены в беззвучном обвиняющем крике, адресованном небесному храму. «Ваш ход, молодой человек». Сделай шаг — и провалишься в эту пасть. В которой все еще хлюпает.

Вхожу в другой, новый лес, что создан из воткнутых в землю палок с болтающимися на них (не везде, кое-где отвалились) мятыми ржавыми табличками. Сколько же их тут — пятьдесят, сто, больше?.. Высвеченные слабым мерцанием, белеют во мраке полустертые римские цифры и старинные буквы с «ятями». Некоторые сплетаются в женские имена и фамилии, даты рождения и смерти.

Днем, когда Тим провел меня мимо нескольких земляных холмиков, которые выдавал за старые могилы, ни этих табличек, ни этих имен здесь не было.

Не было! А теперь — вот они, целый частокол. Можно вытянуть руку и собрать в ладонь капли дождя с щербатой почернелой поверхности. Или побежать, сбивая кулаком таблички с именами, одну за другой — заодно сосчитать, сколько женщин тут взаправду похоронено. Бежать, сбивать, считать и хохотать — это будет ужасно весело, определенно.

1860-какой-то, 1902-й. Ерафонтова Катерина… Причитаева Алефтина Геннадьевна… а здесь совсем неразборчиво… а тут — некая Ежова. А там — Иванина Мария… Медленно, словно во сне, плывут имена покойниц мимо меня.

Среди них я вижу имя своей мертвой бабушки, похороненной на другом — настоящем! — кладбище.

Мне дурно, меня мутит… Бабушке нечего тут делать. Этим табличкам нечего тут делать. «Молодой человек, у вас весьма богатое воображение».

Взгляд натыкается на имя моей мамы. Ну конечно! Все знакомые дамы здесь собрались, и живые, и мертвые — не столь уж и велика разница, ведь итог для всех нас один, не так ли?

Или кому-то все же суждено вернуться с того света?..

Косые жерди и болтающиеся на них куски железа видятся мне теперь частоколом с нанизанными на колья кусками человеческих тел. Грудина, бедра, лопатка… и черепа, их больше всего, круглых черепов, иссушенных голов, бледных лиц с дырами на месте глаз.

«Выдающееся воображение! Болезненно выдающееся».

В памяти всплывают слова, что постоянно твердят попавшие впросак герои глупых фильмов ужасов, и мне остается лишь повторять за ними:

— Это мне кажется, это все мне только кажется!

Похоже, я ору это вслух, но могучий удар грома заглушает все на свете, а новая яркая вспышка освещает на мгновение поляну, могилы, уродливые колья и тропу передо мной.

Холодные мертвые пальцы ложатся мне на плечо.

Тропу впереди рассекают две тени. Моя и того, что стоит за моей спиной.

С диким воплем срываюсь с места и несусь со всей мочи, не чуя ног, куда глаза глядят.

— Тимка-а-а!

Он обещал, обещал! «Ты кричи, если что».

— Тиму-у-у… — ору, улепетывая от преследующей меня смерти.