Казанова

Он может присоединиться к ней, если хочет. Или нет. Она поедет в любом случае; а венгр отправится своей собственной дорогой. На следующий день в гостинице в Реджио, между Болоньей и Пьяченцей, Казанова и Анриетта стали любовниками. Очевидная простота, с которой мужчины той эпохи требовали благосклонности женщины, лишившейся когда-то своей чести, шокирует современные чувства. Имея дело с греческой рабыней, русской крепостной или куртизанкой, Казанова выставляет женщин в свете, соответствующем его времени, культуре и полу. Тем не менее после того как он одержал победу, уведя Анриетту у венгра, он «поклялся, что никогда даже не попросит поцеловать ее руки, пока не завоюет ее сердце». Он был повесой и романтиком одновременно, и его смущал сомнительный статус Анриетты в ее отношениях с другим мужчиной. Казанова признавал наиболее привлекательными тех женщин, что были сильны духом и неортодоксальны, хотя часто показывали свою уязвимость перед ним, делая его своим возлюбленным, защитником или эксплуататором. Казалось, в Анриетте, как и в Терезе, он почувствовал родственную душу, и затруднительное положение, в которое она попала, напоминало ему его собственное. Роман с Анриеттой, ознаменовавший окончание в некотором смысле первого акта его жизни, начался из ощущения родства и предчувствия того, что их жизнь может пойти в любом направлении и, возможно, выльется в совместно прожитые годы.

Парма, куда Казанова и Анриетта прибыли в 1749 году, тоже находилась в поворотной точке своей истории. В прошлом году, согласно мирному договору в Аахене, город был передан во владение Дона Филиппа, инфанта Испании. Одновременно инфант заключил весьма благоприятный союз с дочерью французского короля Людовика XV, Луизой-Елизаветой. Когда туда приехали Казанова и Анриетта, итальянский дотоле город становился все более французским. Торговцы были рады услужить итальянцу по-итальянски (он купил одежду для Анриетты, которая по-прежнему еще была одета как солдат, плюс «перчатки, веер, серьги… все ради ее удовольствия») и нанял репетитора, чтобы учить ее итальянскому языку. Опера, куда они часто ходили под вымышленными именами как синьор Фарусси и Анна д’Арси, была переполнена французами и испанцами, утверждавшими свое недавно обретенное социальное превосходство к недовольству некоторых местных жителей. «Новоиспеченный герцог Пармы, — писал британский дипломат, — вызывает отвращение у всех своих новых подданных, он [ведет себя] так ужасно по-французски, что они не могут угодить ему». Анриетта, когда они ходили в оперу, отказывалась румянить щеки — как в то время сделала бы любая француженка по случаю похода в публичное место — и просилась на расположенные сзади плохо освещенные места. Она вела себя неоднозначно. Так, в одном эпизоде она сперва робко предложила сыграть с листа концерт на виоле да гамба, но потом язвительно заметила, что мать-настоятельница монастыря, где она воспитывалась, считала для женщин предосудительным играть на этом инструменте, поскольку приходилось сидеть в неподобающей для дамы позе. Охваченный смесью облегчения, гордости, обожания и изумления, что он живет рядом с таким чудом, Казанова в мемуарах вспоминал, что после концерта он уехал один и расплакался от нахлынувших чувств.

Мало-помалу она проговаривалась о деталях своего прошлого, и в течение трех месяцев, которые Казанова позже характеризовал как самое счастливое время в его жизни, он смог собрать в единое целое картину ее минувших дней и ее вероятного будущего. Анриетта убежала от мучившего ее мужа и, по-видимому, тиранившего ее свекра. Она не сознавалась в этом, но, возможно, она оставила во Франции маленького ребенка — две из трех реальных женщин, которые могли оказаться «Анриеттой», были матерями. Она ждала какого-то прояснения отношений со своей родней или родней мужа, может быть, предоставления официального развода или права на свидания со своими детьми без угроз дальнейших скандалов в семье. Теперь она нашла компанию себе в лице своенравного молодого авантюриста, который разделял ее взгляды на жизнь и любовь, но не мог, если реально смотреть на вещи, разделить с ней будущее. Возможно, этот аспект тоже привлекал Казанову — Анриетта не намеревалась связывать себя с ним надолго.

Перед ней он был открыт. Джакомо признал, что его финансы неустойчивы, а будущее — не слишком многообещающее; «ради Анриетты» он перестал играть роль. Она вела себя в соответствии со своим характером и требовала того же от него, и он шел на это, что редко делал и в жизни, и в любви. Даже когда он занимался с ней любовью, ему — обычно склонному к превращению секса в некий роскошный спектакль — «всегда казалось, как будто это в первый раз».