Казаки-разбойники

—      Суп подогрей на плитке, второе под подушкой. Руки не забудь вымыть с мылом. Плитку не забудь потом выключить. Слышишь?

—      Слышу.

По голосу было слышно, что мама не сердится, что она занята там на своей работе, а всё равно беспокоится, хотя в бухгалтерии работа все мозги высушивает, как мама говорит. Но про мозги мама говорит просто так: у неё совсем не высушенные, а очень хорошие мозги, мама всё помнит, что Любка должна делать, даже лучше самой Любки помнит.

— Алло! — на всякий случай сказала Любка, но телефон был пустой, там что-то попискивало, мамы там не было.

Кому бы позвонить? Хотелось Любке поговорить по новому телефону. На столе лежала длинненькая записная книжка в коричневой твёрдой обложке. Вчера вечером, после того как телефонный монтёр включил телефон и ушёл, мама долго вписывала в книжку телефоны всех родственников, знакомых и всяких нужных учреждений. Люба полистала книжку. Ателье — это где отцу шили в прошлом году костюм. Аня — это тётя Аня, мамина младшая сестра. Раньше она жила здесь, у них, и училась в техникуме. Но потом почему-то уехала к чужой женщине и сняла у неё угол. Так говорила мама. Что значит снять угол и какой это угол? Что же, значит, тётя всегда в углу, как наказанная? Любка любила тётю Аню, у неё были синие глаза и длинные волосы. Когда тётя распускала волосы, они струились по спине, а она держала в зубах чёрные железные шпильки, а иногда позволяла держать их Любке. Шпилек было много; пока тётя расчёсывала волосы, Любка успевала нацепить все шпильки на одну и по одной выдавала шпильки тёте Ане. И ещё тётя Аня пела. Мама, когда что-нибудь делала, молчала или приговаривала: «Так. Так. Так». А тётя Аня вытирала пыль, или чистила картошку, или мыла пол и обязательно пела: «Сердце, тебе не хочется покоя, сердце, как хорошо на свете жить...» И тогда по всей квартире становилось наряднее и веселее. Хорошо бы позвонить тёте Ане на работу, но мама строго сказала утром, что на работу можно звонить только в крайнем случае. Крайний случай не придумывался, а нарушать мамин запрет Люба побоялась. Какие ещё телефоны есть в книжке? Вокзал Брянский, справочная, — это когда провожали дядю Шуру, мужа папиной сестры. Он всегда приезжает к ним, хотя называется, что приехал в командировку, но где командировка, неизвестно, Любка, во всяком случае, не знает. С приездом дяди Шуры в доме воцаряется беспорядок, все стукают коленками раскладушку или чемодан, мама молча сердится, отец за это сердится на маму, Любка боится, что сейчас, вот сейчас они поругаются. Только дядя Шура чувствует себя хорошо. Он вынимает из чемодана яркие затуманенные яблоки и раскладывает их на столе. При этом он громко и радостно кричит:

—      Смотри, Мария, яблоки! С Украины! В Москве таких не купишь, а? — и хохочет неизвестно над чем.

Дядя Шура вечерами приходит поздно, всех будит; топает в темноте, налетает на стол и стукается о буфет, тогда дребезжит посуда, а он громким шёпотом ругается: «Вот бисова дитына!» Любка прыскает в подушку от непонятных слов, оттого, что всё летит и стучит у нескладного дяди Шуры. А мама злится на него, а ругает Любку:

—      Кто за тебя спать будет? Тебе завтра в школу не вставать? Ишь расхихикалась!

—      Не серчай, Мария, — гудит виновато, но не смирно дядя Шура, — загулял немного, нельзя ж командировкой не воспользоваться. В Киеве у меня семейство, а здесь я холостой парубок. — И снова хохочет своим не комнатным смехом, раскатисто и не к месту: — Ха-ха-ха!

—      Ты хоть в Киеве семейный, а другие и дома живут, как в командировке.

«Это она про отца», — думает Любка. Ей уже не хочется смеяться. И дядя Шура стихает. А отец не говорит ни слова. Любке очень хотелось, чтобы он что-нибудь сказал, тогда бы получилось, что мама сказала неправду, что он семейный и они у него есть, мама и Люба. Сказал бы, и сразу бы поверила, с одного слова. Но он не сказал, только повернулся на своём диване. И Любка уснула...

А вот телефон маминой работы, маме можно позвонить, но ведь только что разговаривали. «Точное время» написано в книжке, и рядом номер телефона. Любка набрала номер. Чёткий мужской голос сказал:

—      Шестнадцать часов четырнадцать минут!

—      Спасибо, — успела пискнуть Любка.

Она положила трубку и опять задумалась. Сидит человек в комнате, а кругом часы — на стенах, на столах будильники, и на каждой руке надеты часы — такая уж у него работа. И кто бы ни спросил, он должен говорить время. И не как-нибудь приблизительно: «Пятый час» или «Скоро три», а точно-преточно, и часы у него никогда не отстают и не спешат. Любка снова набрала номер и поскорее спросила:

—      Скажите, пожалуйста, который час?

Так получалось, что они с тем дяденькой поговорят — она спросит, а он ответит. И он действительно ответил:

—      Шестнадцать часов сорок три минуты!

А если сразу опять позвонить? Люба быстро набрала номер.