Казачий край

  Вторая новость была гораздо серьезней, чем первая. Каледин повел речь о местных казачьих полках из 5-й и 8-й Донских дивизий, которые завтра, десятого января, собираются в станице Каменской на съезд фронтового трудового казачества и крестьянства. В этой среде множество революционных агитаторов и представителей от "Северного летучего отряда". Атаман сообщил, что рядовые казаки этих двух дивизий, скорее всего, пойдут за горлопанами и выступят против законной власти. Поэтому, как глава Донского правительства, он запретил проведение этого съезда, но его запрету никто не внял, а потому, он приказывает разогнать мятежников силами партизанских соединений.

  После Каледина на сцене появился "Донской Баян" и его правая рука Митрофан Петрович Богаевский, который не менее получаса двигал речь, про опасность большевизма и про то, что все присутствующие, как один, должны грудью защитить правительство. В его речи было много красивых и правильных фраз, слов про свободу, демократию, равенство и Учредительное Собрание. Он был хорошим и умелым оратором, проводил правильные аналогии, использовал красочные метафоры, но вот в чем дело, лично меня, впрочем, как и подавляющее большинство собравшихся в Офицерском Собрании людей, его слова оставили равнодушным настолько, что когда он ушел, то я не мог вспомнить, о чем он собственно говорил. Так, остался какой-то осадок, но и только.

  Мне думалось, что на этом все и закончится, но после Богаевского с речью вышел еще один человек. По виду, самый обычный, мой ровесник, лет от двадцати пяти до тридцати, среднего роста, коренастый, лицо чуть смугловатое и округлое, щеки румяные, волосы русые, а стрижен коротко. Одет несколько необычно, на ногах казацкие шаровары, заправленные в сапоги, а на теле перетянутая ремнями кожаная тужурка. Почти все присутствующие резко оживились, зашумели, и по залу пронеслось только одно слово: "Чернецов".

  Так я впервые увидел Василия Чернецова. Кое-что я про него уже знал, все же слухов о нем много гуляет, да и в местных газетах регулярно поминают. Есаулу Чернецову двадцать семь лет, родился в станице Калитвенской. Закончил Новочеркасское юнкерское училище, и выпущен хорунжим в 9-й Донской полк. Перед Великой Войной произведен в сотники и награжден Станиславом 3-й степени. На войне отличался лихостью и храбростью, был награжден многими орденами и Георгиевским оружием. Осенью 1915-го назначен командиром партизанской сотни. Неоднократно был ранен и в связи с ранениями отправлен на родину. Здесь принял под командование 39-ю особую сотню. Потом революция и от своей станицы он был избран представителем на Большой Войсковой Круг. С тех пор, он все время в движении, то шахтеров усмиряет, то мародеров вылавливает, а то и эшелоны с красногвардейцами разоружает. На данный момент командует одним из самых крупных и результативных партизанских отрядов.

  Чернецов приподнял руку, в зале наступила тишина и он начал говорить. В его речи не было столько красивости, как у Богаевского, и не было такой внушительности как у Каледина. Он говорил резко и яростно, брал не доводами, а пламенностью слов и верой в то, что говорил. Его слова зажигали в людях что-то, что заставляло их чувствовать свою необходимость обществу и в эту минуту, среди всей той большой массы офицеров, которые собрались здесь на зов Каледина, равнодушных не было. Есаул призвал офицеров записываться в ряды его отряда, который через два дня начнет наступление на большевиков, а закончил свою речь он такими словами:

  - Когда меня будут убивать большевики, то я хотя бы буду знать - за что, а вот когда начнут расстреливать вас - вы этого знать не будете, и погибнете зря, без всякой пользы и ничего не достигнув. Кому дорога свобода и честь офицерская, становись на запись в отряд.

  Чернецов указал на стол, который вытащили к сцене два юнкера и за который сели два писаря. После чего, спустился вниз и подошел к ним. Следуя его примеру, как телки за маткой, к столу потянулись офицеры: один, два, пять, и вот уже целая очередь выстроилась из желающих повоевать под началом прославленного есаула.

  Я посмотрел на Якова, который стоял от меня по правую руку. Старший брат нахмурился, как если бы думу тяжкую думал, и отрицательно покачал головой. Ну, нет, так нет, посмотрел налево и увидел, что нет Мишки. Приподнялся на цыпочках, и сквозь головы офицеров, спешащих стать на запись, заметил курчавую голову младшего, который склонился над столом и что-то подписывал.

  "Ну, сорванец, - думаю я, - сейчас задам тебе жару". Протискиваясь через толпу, я пробрался в голову живой очереди, начал оглядываться и выискивать младшего брата, когда мой взгляд столкнулся с голубыми и пронзительными глазами Чернецова, все так же стоящего возле своих писарчуков.

  - Желаете вступить в отряд, подъесаул? - спокойным и ровным тоном спросил он.