Казачий адмирал

Получив в очередной раз по ссутуленной спине, вербовщик задействовал скрытые резервы и быстро оторвался от преследователя.

Тот сразу перешел на шаг, а увидев Иону, остановился и спросил:

— Казак? Какой черт тебя занес сюда?!

Знатные и богатые триестцы сейчас говорят на венецианском диалекте итальянского, бедные — на диалекте славянского, а чиновники и военные — на немецком. Если первые два языка Иона, пусть и с трудом, понимает, то немецкий не знает вовсе, только несколько слов, выученных при общении с нашими соседями-наемниками под Хотином.

— Да, казак, — ответил я за Иону. — Он сопровождает меня.

— А ты кто такой? — поинтересовался вояка.

— Куренной атаман, по-вашему, командир полка Войска Запорожского, — ответил я. — Следую по личному делу во Францию.

— Наниматься на службу? — спросил он, вдевая палаш в ножнах в петли на ремне.

— Может быть, — уклончиво ответил я.

— Жаль, а то бы я взял твоего казака в свой полк! — сказал вояка.

— Он не простой казак. Под Хотином командовал батареей из десяти орудий, капитан по-вашему, — приврал я, догадавшись, что есть шанс устроить судьбу своего слуги. — Если предложишь ему такое же место и достойную плату, послужит и тебе.

— О! Мне как раз нужен командир-артиллерист! — звонко шлепнув одну ладонь о другую, воскликнул полковник.

Видимо, давно обитает в этих краях, нахватался итальянских замашек.

— Пойдем в трактир, поговорим, — пригласил он.

Звали полковника Свен Ланге. Осушив с ним в прокуренным и шумном трактире трехлитровый кувшин сладковатого красного вина, мы договорились, что на следующий день после моего отплытия Иона, обзавёдшийся фамилией Хотин, прибудет в распоряжение полковника, получит от него патент на должность капитана артиллерии и приступит к исполнению своих обязанностей — обучению новобранцев. Пушек пока нет, но, по заверению Свена Ланге, герцог приказал отлить дюжину двенадцатифунтовок, половина которых достанется его полку. Я пообещал за эти дни помочь своему бывшему слуге выучить основные команды на немецком языке.

Иона не обрадовался новому месту службы, но и не огорчился. Главное, что ему теперь не придется добираться до Базавлука в одиночку.

— Не понравится служба, бросишь и поедешь к казакам, — посоветовал я. — Только здесь тебе лучше будет.

Он и сам это уже понял, пока мы добирались до Триеста. Западная Европа сейчас опережала Восточную в материальном плане. За счет отставания в духовном. Я рассказал Ионе Хотину всё, что знал о службе в западноевропейских армиях, о нравах и обычаях наемников, дал кучу советов, которые, уверен, он сразу забудет, и оставил ему своих коней, верхового и вьючного, и сотню талеров на первое время. При подписании контракта полковник Свен Ланге обещал дать авансом двадцать талеров, но я знал, что немцы в этом вопросе пока не блещут пунктуальностью.

Глава 68

Было у меня предчувствие, что не доберусь до Англии. Когда перегруженный флейт «Святой Августин» медленно отходил от мола, на котором стоял опечаленный Иона Хотин, у меня вдруг так защемило сердце, что я подумал, не инфаркт ли? Нет, отпустило быстро, но в животе растеклась тупая боль, как после не очень сильного удара под дых. Я догадался, что порвалась пуповина, связывающая меня с этой эпохой.

Флейт бы сильно перегружен. Скорее всего, капитан получал процент от прибыли, поэтому набил трюм по самое не балуй. Я предупредил его, что можем не добраться до Англии.

— Не впервой! — беззаботно отмахнулся старый ирландец, обдав меня многодневным перегаром.

На этот раз удача отвернулась от него. Может быть, из-за меня. Мы удачно, при свежем норд-осте, проскочили пролив Гибралтар и Кадисский залив. Приключения начались, когда миновали мыс Сан-Висенти. Там нас встретил «португальский» норд, который за пару часов усилился до штормового и поднял волну. Капитан не стал испытывать судьбу, развернулся по ветру и начал дрейфовать под такелажем в сторону Африки. До нее было далеко, так что предполагали покачаться несколько дней и вернуться на прежний курс.

Вот только старый флейт, видимо, устал бороться со штормами. В первый день матросы откачивали воду из трюма по паре часов утром и вечером. На второй день они работали с утра и до вечера, прерываясь только на пересмену. С утра третьего качали сутки напролет.

Утром четвертого по офицерской каюте, в которой я жил вместе с помощником капитана, начали бегать крысы. Они и раньше наведывались, иногда пробегая по мне спящему, отчего я в начале рейса просыпался и громко топал ногами по палубе, распугивая их. Крысы тут же возвращались в трюм. Теперь они пытались забраться повыше, почти не обращая внимания ни на меня, ни на помощника. Он тоже был ирландцем, но двадцативосьмилетним и молчаливым. За все время плавания мы с ним обменялись от силы десятком фраз. Даже на мое «доброе утро!» он отвечал кивком. Зато перед каждой вахтой молился, стоя на коленях в углу каюты, где к переборке было прибито деревянное распятие. А может, и не молился, разобрать его бубнеж я ни разу не сумел. Поняв, почему крысы сбежали из трюма, он начал молиться чаще.