Казачий адмирал (СИ)

— Тысяча двадцать второй от переселения пророка Мухаммада — да благословит его аллах и приветствует! — из Мекки в Ясриб, — ответил судовладелец.

— А у христиан какой? — полюбопытствовал я, потому что так и не научился пользоваться арабским лунным календарем с его тридцатилетним циклом, состоящим из девятнадцати обычных и одиннадцати високосных лет, и меньшим количеством дней в них.

Перелинявший грек задумался ненадолго и сказал неуверенно:

— Вроде бы тысяча шестьсот четырнадцатый.

Надо же, как слабенько прыгнул я на этот раз! Наверное, потому, что слишком малую часть до нужного возраста пробыл в предыдущей эпохе.

— А где мои вещи? — спросил я, доев ломтик дыни и вышвырнув за борт кожуру, желтую с серой «сеточкой».

— У тебя теперь нет вещей. Ты теперь мой раб, — благодушно произнес Мусад Арнаутриомами, вновь поднеся к носу тот же ломтик дыни, но на этот раз все же откусив от него.

— Это вряд ли, — сказал я, беря следующий с деревянного блюда. — По прибытию в порт я договорюсь с каким-нибудь купцом-христианином, и он заплатит за меня выкуп. Сколько ты хочешь получить?

— Десять тысяч золотых дукатов! — быстро выпалил судовладелец ртом, набитым дыней.

Видимо, столько ему не хватает, чтобы осесть на берегу и послать вместо себя в плавание другого.

— Не смеши! — сказал я. — Тысяча — самое большее, что ты сможешь получить за меня.

И сколько мне будет не слишком напряжно потом вернуть с учетом того, что в спасательном жилете спрятаны три сотни золотых флоринов. Надеюсь, грек-мусульманин отдаст мне жилет, как и оружие, за которое придется доплатить. Не люблю расставаться с вещами, к которым привык. У меня появилась мысль выдать себя за своего родственника с Мальты, в семью которого доставили меня, тяжелораненого, подобранного в море, где я и умер, написав прощальное письмо с просьбой возместить убытки и отблагодарить. Родственники помогавших мне не шибко надеялись получить деньги, поэтому раньше и не беспокоили, а тут оказались в Голландии и решили проверить. Надеюсь, Моник еще жива. Узнает мой почерк и не пожадничает, отстегнет две-три тысячи золотых. Для правдоподобности намекну на то, что знали только мы с ней, да и оружие мое должна опознать. Или не захочет расставаться с деньгами, и тогда мне придется добыть деньги другим каким-нибудь способом.

— Ты заплатишь, сколько я сказал, или будешь моим рабом! — надменно произнес он.

— Ты получишь тысячу или приму мусульманство — и останешься ни с чем, — насмешливо сказал я.

Мусульманин не имеет права держать в рабстве единоверца.

— Ты примешь мусульманство?! — удивился Мусад Арнаутриомами.

— А почему нет?! Чем я хуже тебя?! — со стебом произнес я.

— Ты будешь притворяться мусульманином, а на самом деле останешься христианином! — возмущенно молвил он.

— Я буду таким же правоверным мусульманином, как и ты, — продолжил я насмехаться.

Рулевой, который слышал наш разговор, улыбнулся, продолжая пялиться на сиденье высокого трехногого табурета, стоявшего перед ним. В центре сиденья была круглая дыра, в которую был вставлен компас — бронзовая чаша, сужающаяся книзу и с отогнутыми краями, исписанными арабскими закорючками, не цифрами, заполненная на две трети водой, в которой плавал узкий кораблик без мачт.

Мусад Арнаутриомами от возмущения понадувал щеки пару минут, а потом успокоился и с хитрой улыбкой произнес:

— Христиане стали такие продажные!

— Нам ли с тобой их осуждать?! — произнес я, взял с блюда очередной ломтик дыни и сказал слуге: — Тебе не кажется, что мне надо присесть?

Малый тупо уставился на меня, потом перевел взгляд на хозяина.

Грек, не поворачивая к слуге голову, приказал:

— Саид, принеси стул этому хитрому ренегату.

Слуга прошлепал босыми ногами на главную палубу, с которой зашел через наклонную дверь, больше похожую на крышку люка, в каюту в полуюте.

— Сколько стоит твоя шебека? — полюбопытствовал я.

— Это не шебека, а тартана! — произнес Мусад Арнаутриомами таким возмущенным тоном, словно я понизил, а не повысил класс его судна.

— Получишь выкуп — купишьшебеку, — пожелал я.

— Я подумаю, — произнес он и швырнул за борт дынную кожуру.

Слуга принес второе кресло, наверное, запасное, такое же низкое, с сиденьем из слабо натянутого куска кожи, в центре которого была круглая дырка, и тощую черную подушку. Перед тем, как положить подушку на сиденье, юноша взбил ее. Сидеть в кресле было непривычно, потому что колени располагались слишком высоко, но это было лучше, чем стоять, когда у тебя голова, подобно сфере недавно включенного гирокомпаса, еще не вернулась в меридиан.

— Давно вы меня подобрали? — спросил я.

— Рано утром, — ответил Мусад Арнаутриомами.

— Откуда и куда идете? — поинтересовался я.

— Из Александрии, — ответил он.

Не дождавшись названия порта назначения, предположил, что им будет Стамбул, поэтому задал следующий вопрос:

— Со специями?

Мне показалось, что судно сидит не глубоко. Значит, груз легкий или трюм не полный.

— Без груза, — сообщил судовладелец.