Казачья исповедь

Корпус временно расположился в районе станиц Хомутовской и Ольгинской, откуда до Ростова было подать рукой. Казаки никогда не любили этого города, где было чуждое им, резко разделенное на две непримиримые категории население: на одной стороне тонущие в золоте купцы-толстосумы, а на другой — разбойная, смотрящая исподлобья, озорная рабочая голытьба, с которой по вечерам лучше было не встречаться — могли и ножом полоснуть. Издали доносилась беспорядочная стрельба. Говорили, что население Темерника и Нахичевани неласково провожало белых рыцарей, как тогда называли в скудной в то жаркое время прессе воинов Добровольческой армии.

Вспоминается яркий, очень морозный, солнечный день в начале января 1920 года. Мороз поистине сковывал все — мороз крещенский, и от него никуда нельзя было ни уйти, ни скрыться. Думается сейчас — и как это люди в старых, легких шинелишках могли все это выдерживать. В сапогах леденели окоченевшие ноги, из тысяч глоток валил пар. А бедные наши кони… Сколько же их погибло! Сколько я их видел бьющихся в конвульсиях со вспоротыми взрывами животами, перебитыми ногами… С жалобным тихим ржанием они огромными, непонимающими глазами провожали проходящие войска, и порой какой-нибудь сердобольный станичник прекращал их мучения выстрелом в ухо.

6 января Первая Конная, по-видимому, решила взять Ростов с налета. Вспоминается заснеженное поле, где-то между станицей Ольгинской и Ростовом, небольшой гребень у какой-то незначительной балки, и вот во всю длину этого гребня выстроились в ряд батареи корпуса. Вдали маячит красная кавалерия, пытающаяся по льду перейти Дон. Но зло ревут наши батареи, трехдюймовки, откатываясь беспрерывно, шлют ураганным огнем снаряды, которые с характерным свистом рвут звенящий морозный воздух и поднимают столбы воды над зеркальным покровом тихого Дона, ломают лед, увечат мечущихся всадников… Я в призматический бинокль ясно вижу, как часть людей с лошадьми уходит под лед, а часть, повернув коней, мчится к берегу. Дон кипит от разрывов, но кажущиеся бесчисленными массы кавалерии все прибывают и прибывают…

Артиллерия усиливает огонь, но конные части корпуса почему-то не принимают участия в бою — Ростов защищают добровольцы. Да и к чему нам мужичий Ростов, если недавно сдали без боя наш Новочеркасск. Дымка времени уже покрыла флером точность воспоминаний. Кажется, что в этот или два следующих дня Ростов пал. Добровольцы ушли к затаившемуся рядом Батайску, а будущий красный маршал Буденный церемониальным маршем прошел по вымершей Садовой, главной магистрали Ростова.

Перед тем, когда Добровольческая армия, нуждаясь в деньгах, обратилась к богатейшему купечеству Ростова и к сбежавшимся сюда со всей пылающей России толстосумам за помощью, эта жадная сволочь бросила армии, кстати бившейся и за них, жалкую подачку в несколько тысяч рублей. А потом упорно говорили, что тот же Буденный обложил город в пользу Красной Армии контрибуцией в несколько миллионов, и эти толстосумы, перетрусив, заплатили все, не моргнув глазом…

Части шли на юг. Наша батарея двинулась куда-то в сторону от станицы Ольгинской. По дороге мы остановились у какой-то одиноко маячившей в поле скирды сена. Продрогшие до костей люди двигались, как призраки, кони были голодны. И вот у той скирды я пролез между казаками и, прислонившись спиною к душистому степному сену, через минуту заснул мертвым сном.

Проснулся я неожиданно около полуночи и с удивлением увидел, что скирды уже не было — ее за время моего сна дотла съели кони проходивших частей. В полумраке маячило несколько всадников, тихо между собою переговаривающихся. Осторожно, стараясь не шуметь, чтобы не обратить на себя внимания, приподнимаюсь на локте и вижу, что батарея ушла и, кроме незнакомых мне конных, никого вокруг нет. Всматриваюсь, и ножом режет мысль — кто они?.. Красный разъезд или наши?.. Ведь противник рядом, всего в паре верст. Вот, думаю, попал в переплет. Раззява вестовой ушел с батареей и увел моего коня. Как спросить? Если это красные — убьют. Ведь я как-никак белый офицер. Эти мысли вихрем летят в моей голове, и я смотрю на огоньки вспыхивающих цигарок разъезда. Наконец решаюсь. Кашлянув, сонным голосом равнодушно спрашиваю:

— Эй! Ребята, куда пошла батарея, что тут стояла?

— О ты чаво? Уснул, парень? — спрашивает осипший от махорки и мороза казак. — Какая батарея? Пустынникова, что ли?

Слава тебе, Господи! Наши. Оказалось, что батарея уже давно ушла в юго-восточном направлении, но куда — неизвестно. Снегу полно. Встаю и, чертыхаясь, бреду в направлении, указанном казаками.

На рассвете вдали между копен неубранного сена заметил темные фигурки людей. «Кто это?» — опять тревожный вопрос. Но меня тоже заметили в бинокль и вот навстречу мне послали моего вестового с конем. «Я вас в потемках не нашел, господин сотник, — оправдывался он потом. — Не мог же я отстать от батареи…»