Казачья исповедь

По-соседству жил старый дружок отца атаманец Александр Александрович Попов. Из нашего палисадника я перелез через забор к нему во двор, вихрем взлетел на крыльцо, схватил щеколду, но дверь была заперта. Вбегаю в сарай, присаживаюсь и смотрю на крыльцо через щель сарая. Жду нестерпимо долго. Наконец стукает калитка, и во двор входит Александр Александрович с женой и двумя детьми. Я радостно вырываюсь из сарая и прошу:

— Александр Александрович, ради Бога, спрячьте меня. Убьют! Он с ужасом смотрит на меня и говорит:

— Да ты, Коля, с ума сошел! У меня же двое детей, жена. Станица полна красноармейцев… Я сейчас там был. Тебя ищут! Уходи от греха… Уходи скорей!..

Постояв в раздумьях, я перелез через соседний забор и очутился в небольшом садике, заросшем бурьяном, крапивой и лебедой. Это было поместье отставного полковника Иванова, который когда-то содержал у себя в доме кинематограф. В саду было небольшое кирпичное здание, где размещалось машинное отделение. Обжигаясь крапивой, я обошел все помещение вокруг. Двери были заперты. Замок не поддавался. Тогда я выдавил коленом одно из стекол окна и шагнул во влажную полутьму. Пахнуло сыростью, мокрицами и мышами. На широком помостье из толстых пластин, покрытых маслом и паутиной, стояли машины. Исследовав помещение, я решил, что лучше всего спрятаться под помостом, куда легко можно было влезть. Здесь и проведу остаток дня и ночь.

Второй день прошел однообразно. Мучительно хочется пить. Жую стебли влажной от росы травы. Курю. На вторую ночь решаю сделать вылазку — будь что будет! В станице оставаться страшно — убьют. Пришла шальная мысль пробраться в полночь к знакомому почтарю Боякову или Прохватилову, с сыном которого учился в реальном. Часов в одиннадцать ночи вылез сквозь выдавленное окно, осторожно перемахнул через забор и вышел на пустынную улицу.

Дом Волкова приземистый, крытый железом, как у всех зажиточных казаков. Осторожно, стараясь не скрипеть, открываю калитку и вхожу во двор. Всюду масса повозок. Под сараями хруст пережевываемого сена и звяк недоуздков. Подхожу к окну, где предполагаемая спальня Волкова, и осторожно начинаю скрести стекло, постукиваю по нему пальцами. Скоро в окне появляется фигура в белой рубахе. Это, к счастью, Бояков. Всматриваясь в темноту, он спрашивает шепотом:

— Кто?

— Николай Кузнецов, — отвечаю сдавленным шепотом. Под фамилией деда меня знали все знакомые нашей семьи.

— Ты чаво? — испуганно несется из окна.

— Ради Бога, дайте коня — уйду на хутор Большой, — молю я.

— Да ты с ума сошел — дом полон красноармейцев… Тут ихний обоз стоит. Видишь? Уходи Христа ради, уходи скорей. Погубишь ты нас… — И окно осторожно, но решительно закрывается.

Стою как ошарашенный. Хочется пить. Вот беда — забыл спросить воды… Осторожно, делая большой круг, по оврагам и боковым улицам благополучно добираюсь до машинного отделения, где нашел свое, пока надежное, убежище. Начинает светать. Залезаю под настил, дремлю. Потом погружаюсь в глубокий, молодой сон. Будит меня частая ружейная стрельба где-то недалеко и отчетливые крики «Ур-р-ра!» На дворе уже белый день. Солнце на бурьяне в саду блестит росой, и я, как затравленный заяц, высовываю голову из разбитого окна. Прислушиваюсь. Что же это происходит? Повременив, осторожно вылезаю из убежища и подхожу к забору, который отделяет сад Иванова от нашего двора. Стрельба, уже редкая, продолжается, и я, перемахнув через забор, пробираюсь к воротам дома, которые выходят на Воскресенскую улицу. Во дворе ни души. Все попрятались. На улице идет бой. Став на перекладину ворот, осторожно выглядываю на улицу. По ней от тюрьмы бегут с ружьями наперевес, крича и стреляя, ребята нашего отряда. Рванув калитку, я выскакиваю на улицу и останавливаю одного из них, тот смотрит на меня, как на привидение.

— Черт! Николай! Да ты откуда это? Да тебя же вчера в Клетской отпевали — панихиду служили!

Я остервенело кричу:

— Откуда? Оттуда!.. А где вас черт носил? Почему отряд не пришел в Усть-Медведицу?

— Да мы остались ночевать на Бобровском, — торопливо отвечает мой собеседник и, меняя обойму, бежит дальше.

Тихо бегу по Почтовой улице к Городскому саду, который разбит на высоченном берегу Дона. Из него все Задонье и река как на ладони. Не доходя до Городского сада, останавливаюсь около дома фотографа. Увидя меня, всплескивает руками и начинает причитать по-бабьи Варвара Григорьевна Бабкина:

— Да ты откуда взялся, болезный? Вся станица говорит, что тебя увезли красные… Господи Боже мой, ты знаешь, Виню-то, Виню-то, сына моего, вчера убили! Да что я теперь буду делать?..

Я знал этого рослого, стройного есаула. Он учился у нас в реальном, был опорой матери. Вдруг граната ударила прямо в ворота Городского сада и разнесла их в щепу. Посыпалась штукатурка со зданий Окружного управления и Окружного суда. Ворота сада были как раз между ними. Не задержи меня Бабкина случайно на пару минут, я и попал бы под разрыв…