Кацап

Александр поднял голову и посмотрел на Хорошенина. Ему вдруг захотелось заглянуть в глаза командиру взвода, ведь тот стоял неподалёку, когда солдаты плескались в реке, и наблюдал за происходящим. Ведь это с его молчаливого согласия красноармейцы пустились вплавь на противоположный берег. В тот момент Александр уловил на лице Хорошенина даже искреннее любопытство: кто же из спорщиков доплывёт первым? Почему же он сейчас набрал воды в рот? Почему не пояснит Слотину, как всё произошло? Испугался, что комполка всю вину возложит на него и тогда придётся отвечать за гибель подчинённых? Испугался, что разжалуют? Неужели струсил бесстрашный командир, который неоднократно водил взвод в атаку и даже рубился с самураями в рукопашном бою? Почему он вдруг испугался? Или смелость бывает разной? Бесстрашно сражаться с неприятелем — это одно, и совсем другое — брать ответственность на себя, снимая вину с простого красноармейца?

Хорошенин не выдержал взгляда, потупился.

«Значит, так оно и есть. Испугался лейтенант военного трибунала, боится испортить свою карьеру, — сделал вывод Кацапов и усмехнулся.

— Чего ухмыляешься? — спросил Климов. — Твои товарищи погибли, а тебе смешно?

— Непонятно мне, в чём нас обвиняют? Мы ведь не могли знать, что за рекой обосновался смертник? Войне конец, японцы капитулировали.

— Если бы вы не отправились на другую сторону — трагедии бы не произошло! — с заметным раздражением сказал Климов. Судя по всему, ему хотелось быстрее выдавить из красноармейцев признание вины, составить рапорт и постараться забыть о случившемся.

— Самурай мог расстрелять других людей, которые оказались бы в том месте, — не соглашался Кацапов. — И жертв могло быть больше.

— Не надо строить прогнозы, что могло быть, а что не могло, — всё больше раздражаясь, проговорил Климов. — В том районе не планировалось передвижение наших войск. Смертник сдох бы от голода, прежде чем увидел перед собой цель для поражения.

Предчувствие подсказывало Александру, что наказание последует в любом случае. Будет ли он запираться, или признается, что участвовал в разрешении спора в реке — итог подведён уже заранее, командованию требовался конкретный виновник и наглядная порка в оправдание трагедии. Это усматривалось и в поведении собравшихся командиров. Может быть, Хорошенин в своём докладе успел уже назвать фамилии спорщиков. И, конечно же, сказал при этом, что знает об участниках спора с чьих-то слов, а сам он ничего не видел, подчинённые ушли из расположения городка самовольно.

Сложившаяся сейчас ситуация напоминала ему разборку неурядиц в лагере во главе с «кумом». Кацапову приходилось иногда быть невольным свидетелем таких «судов». Если что-то случалось на трассе или в бараке — во всех грехах обвиняли политических заключённых и отправляли в ШИЗО, не прислушиваясь к их оправданиям. Для сотрудников лагеря политические были бесправными жертвами и не представляли никакой опасности. Другое дело — уголовники. Те могли отомстить при удобном случае. У них была, пусть и скрытая, но реальная власть на зоне. Здесь же власть была в руках отцов-командиров. Они были и будут всегда правыми, им решать, кого привлекать к ответственности.

Пока стояла пауза, Александр подумал, что в обвинении Климова есть, наверно, доля правды. Ведь была же возможность отговорить Кречетова и Рыжика от состязания. Была, чего уж кривить душой. Если бы только знать, что на противоположном берегу их дожидается смертник! Стоило лишь на Павла цыкнуть, макнуть головой в воду на минуту, и тот бы умолк. И не состоялось бы никакого заплыва, и все ребята остались бы живыми. И Гриша в их числе. А, раз так, он, Кацупов, должен понести наказание за смерть друга.

Александр обвёл взглядом собравшихся и неожиданно для всех заявил:

— Это я предложил сделать заплыв наперегонки и готов понести наказание за это.

Он видел, как вскинул от удивления брови лейтенант Хорошенин, не веря собственным ушам, видел, как приоткрылся рот у комроты Климова, как уставился на него в непонимании земляк Узков. Александр смотрел на всё это и неожиданно почувствовал в себе некоторое облегчение. Даже усмехнулся от зрелища.

Теперь ему стало безразлично, что ждёт его за такое признание. Он корил себя за гибель Гриши Надеждина, и посчитал, что должен понести за это наказание.

На лицах Климова и Хорошенина проступило облегчение, в ожидании решающего слова они уставились на Слотина. Командир полка, наоборот, нахмурился ещё сильнее, затем негромко выдавил:

— На гауптвахту его.

И тут Узкова словно прорвало. Он торопливо заговорил:

— Тогда и меня сажайте вместе с ним. Это я убеждал красноармейцев плыть всем вместе. Сказал, что такой заплыв мы посвятим в честь победы над японскими самураями, и он останется в памяти на всю жизнь.

— Уведите, — сморщился Слотин. — Обоих.

Когда красноармеец с винтовкой вывел Кацапова и Узкова из палатки, он добавил с несвойственной ему злостью:

— Клоуны, чёрт возьми!