Каторжанин

Старикан настроился еще поговорить, но в камеру вошел какой-то унтер и живо его спровадил. А место портного занял дородный красномордый мужик в поддевке из дорогого сукна, широченных штанах и надраенных до блеска сапогах, общим видом смахивающий на типичного купца. Впрочем, он и оказался выборным от купеческого сословия Владивостока.

Он отвесил мне поясной поклон, потом крепко облапил и проревел басом:

– Уж извините, господин Любич, я по-простому, от души, от всего нашего сословия! Примите нашу благодарность за радение об отчизне!

И презентовал шикарнейшую соболью шубу, инкрустированный бриллиантами золотой брегет с памятной гравировкой и толстенную пачку ассигнаций общей суммой в двадцать тысяч рублей.

А напоследок купчина, таинственно понизив голос, пообещал:

– Не сумлевайтесь: ежели оные ироды что плохое с вами сотворить соберутся, камня на камне не оставим…

И пошло-поехало. Визитеры потянулись нескончаемым потоком. Выборные от интеллигенции, рабочих, врачей, учителей, студентов, гимназистов. От матросов, солдат, офицеров и даже женских обществ. Каждый искренне благодарил меня и оставлял какой-нибудь памятный подарок или просто деньги.

Черт… вот честно… все это было настолько приятно, что я едва не прослезился. Черт с ними, с властями. Только из-за народа стоит косоглазых окончательно поставить на место.

Ну а вишенкой на торте уже под вечер оказался визит двух смешливых молоденьких дамочек в несколько крикливых, но дорогих нарядах.

Миловидная пышечка-брюнетка и миниатюрная очаровательная блондинка с блудливыми зелеными глазами синхронно присели в книксене.

– Жизель…

– Марианна…

– Дамы?

Обе девицы прыснули, а потом Жизель игриво подсказала:

– Мы – благодарность от веселых заведений Владивостока. Можем начать благодарить сразу. Или сначала шампусика?..

Марианна вытащила из плетеной корзинки здоровенную бутыль французского шампанского и молча тряхнула ею.

Я едва не расхохотался и предложил:

– А совместить получится?

– Мы постараемся…

В общем, вечер удался. А утром, после шикарного завтрака, доставленного тем же официантом, все наконец прояснилось.

В камеру вошел старик в адмиральском мундире. Кряжистый, как столетний дуб, с породистым властным лицом, расчесанной надвое роскошной бородой и умными, но усталыми глазами.

В нем я сразу опознал адмирала Алексеева, императорского наместника на Дальнем Востоке, так как видел немало его портретов еще в бытность каторжником. Вдобавок Свиньин очень много рассказывал о своем шефе.

«Ничего себе визит… – удивился я. – Алексеев – фигура не из рядовых, хотя, насколько я знаю, его уже турнули с наместнического поста. Ну и как себя с ним вести? Для графа Божьей милостью Жана Арманьяка он вообще никто, а для штабс-ротмистра Любича – это уж вовсе величина…»

Встал больше по инерции, но адмирал поморщился и тихо заметил:

– Уж извините, Александр Христианович, но не вам, а мне приличествует перед вами тянуться. Но уж увольте старика… – Адмирал грузно присел на стул и показал мне на второй. – Присаживайтесь, поговорим без экивоков…

Я присел, но смолчал, давая возможность адмиралу заговорить первым.

Алексеев немного помолчал, а потом попросил:

– Расскажите мне, Александр Христианович, как там все случилось, на Сахалине. Признаюсь, до меня уже дошли показания ваших соратников, но хочется все узнать лично от вас – просто некоторые моменты звучат уж вовсе не реально. Как? Как у вас получилось?

– Ничего особенного, ваше превосходительство. Я просто исполнял свой долг, а точнее, все мы исполняли свой долг. Исполняли как должно. И немного везения.

Алексеев покачал головой и приказал:

– Рассказывайте! Я хочу знать все!

Пришлось кратко пересказать хронику боевых действий. О казнях японцев не умолчал, так как кто-нибудь из бойцов, которых уже обязательно допросили, мог проболтаться. Но то, что знал о мирном договоре, все-таки скрыл, а точнее, технично обошел в своем рассказе. О доказательствах зверств японцев тоже пока не стал говорить. Мало ли что, и они могут оказаться последним моим козырем.

Адмирал вел себя как мальчишка, которому пересказывают приключенческий роман. А если точнее, радовался каждому моему слову.

– Ух… уважили, Александр Христианович… – После того как я завершил рассказ, Алексеев смахнул слезинку со щеки, резко встал и крепко обнял меня. – Думал, все уже, окончательно посрамлена честь русского оружия, ан нет. Водка есть? Давай примем, больно уж повод подходящий…

Я выудил из груды подарков бутылку «Смирновской» и налил в чайные стаканы по половинке.

– Лей до краев! – заворчал адмирал. – Чай не половинкины сыны!

И, алчно двигая кадыком, в один прием выхлебал все до последней капли. Шумно втянул мясистым носом воздух, крякнул и подсевшим голосом сурово сказал: