Каторгин Кут

В другой раз Степан пришёл в себя на несколько коротких мгновений и понял, что ещё не умер, когда солнце уже стояло высоко над лесом. Он разлепил глаза и подумал, что бредит, потому что ощутил движение, словно бы его куда-то везут, над ним плыли кроны деревьев и белёсые облака в синем небе. Снова погрузившись в небытие, Степан не видел, что и в самом деле едет на прилаженных к оглоблям волокушах из елового лапника, а рыжий лошадиный хвост то и дело метёт по его лицу.

Рядом с рыжей кобылкой шагала преклонных лет женщина, и шагала она такой скорой походкой, что приходилось сомневаться в преклонности её лет. Она то и дело подгоняла лошадь, с беспокойством поглядывая на человека, лежавшего на волокушах и изредка постанывающего на попадающихся по дороге кочках. Не чуял Степан и того, что раненая его голова перевязана чистой тряпицей, под которой была наложена на рану зелёная кашица из какого-то растения. Он пребывал в забытии, разум его витал где-то далеко от этих болот. Он был там, где быстрая и чистая река Козойка прохладными своими струями омывала большие валуны по-за деревней, и мальчишки, приладив к выломанным из кустарника удилищам самодельные крючья, пытались выловить вертлявых и шустрых рыбёшек… А вот и матушка, стоит отвлекшись от жатвы с серпом в руках, повязанная по самые глаза белым платком, и из-под руки смотрит на мальчишек…

Между тем рыжая кобылка в сопровождении своей хозяйки отмахала уже довольно длинный путь и взошла на старый бревенчатый мост над мелкой речушкой с коричневатой водой, терпко пахнущей торфом. Хозяйка ласково поглаживала лошадь и напевала что-то себе под нос, с некоторой опаской поглядывая за кустарник, туда, где расположилась небольшая деревенька Погребцы.

Если бы кто-то увидел бы её сейчас, то сразу бы понял, что она не желает быть обнаруженной, вернее, она не желает, чтобы кто-то увидел, какой груз везёт её Рыжуха. Обычно, возвращаясь этой дорогой, очень редко можно было встретить кого-то из деревенских – в эту сторону люди ходить не любили. Может быть потому, что на холме над речушкой видны были старые, покосившиеся камни – то ли идолы, то ли древний погост. В Погребцах про это место ходили недобрые слухи, издавна это место считали каким-то древним языческим поганищем, потому и обходили его стороной.

Но в тот день всё шло как-то не так, об этом подумала женщина, увидев прямо на поросшей травою дороге мужика на телеге. Он истово подгонял гнедого мерина, стараясь поскорее проехать эти «проклятые места»! Увидев впереди лошадь с хозяйкой, седок привстал было, вглядываясь во встречных.

А женщина тем временем увела свою лошадь в густую высокую траву, словно бы освобождая встречному дорогу, на самом деле она постаралась, чтобы трава скрыла от посторонних глаз её странную «поклажу» с повязкой на голове.

– Бабка Марья, ты что ли? – издали закричал мужик, разглядев встречную из-под мозолистой ладони, приложенной ко лбу козырьком, – Ты это откель вертаешься? И не боязно тебе, место-то какое…

– Место как место, – ворчливо ответила Марья, прозванная в Погребцах Бондарихой по умершему тому лет сорок назад мужу, – Чего его бояться?! А откель вертаюсь, так то моя забота! Езжай куда ехал, да погоняй скорее, как бы тебя черти тут не споймали!

Мужик, доехав уже до бабки Марьи, испуганно и сердито глянул на неё, но мерина своего пришпорил, и вскоре его телега заскрипела, забренчала по бревенчатому настилу старого моста, увозя суеверного седока.

Бабка Марья не слышала, как тот пробурчал, проезжая мимо и покосившись на неё:

– У, вот же старая! Недаром говорят, что она ведьма, потому на выселке и живёт!

Глава 7.

Бабка Марья Бондариха жила на выселке верстах в пяти от деревеньки Погребцы. Ей не было и тридцати, когда она овдовела, с той поры осталась она одна на большом подворье мужа, занимавшегося бондарством. Только если раньше ехали на выселок телеги за бочонками и большими кадками, то после смерти мастера дорога туда почти заросла. Сама Марья была родом из Елашихи, которая от Погребцов в тридцати верстах, а в Елашихе про Марьину бабку с почтением и страхом говорили – «она ведает». Теперь и Марья ведала травы и коренья, только вот людям помогала с неохотой, зная пересуды о себе в Погребцах. А с «лёгкой руки» отца Игнатия в Погребцах бабку Марью звали ведьмой.

– Ить, оно как? – вопрошал отец Игнатий при любой оказии, – Любая хворь, она что? Она нам во благо дана, дабы душу нашу испытать и излечить! А которые-то ищут спасения от хвори не в молитве истовой, а в бабкиных присловьях! Дело ли это? Нет, не дело!

Жители Погребцов согласно кивали и осуждающе качали головами. До тех пор, пока какая-нибудь хворь не приключалась у самих, или родных, вот уж тогда как-то забывались проповеди отца Игнатия, суетливо собирался узелок с подношением и опасливо озираясь пробирался кто-то по-за околицей на старую дорогу, ведущую на выселок.