Каторга

Они удалились, продолжая ругаться. Мать осталась неподвижной, убитая таким горем, какое случается только в этих краях, проклятых каторгой. А девочка, запрокинув лицо, снизу вверх выжидательно смотрела на человека, который может ее купить. Полынов долго и напряженно думал. Потом откинул полу своего нового пальто, наугад отсчитал из бумажника, наверное, рублей около сотни и сложил их на коленях женщины:

— Не рыдай — я не обижу ее, верь мне… Взяв девочку за руку, как отец любимую доченьку, Полынов отвел ее на Протяжную улицу, там размотал на Верке тряпье и, заметив вшей, побросал его в печку. Он сказал, что купит ей красивое платье и сапожки со шнурками, а сейчас чтобы шла умываться, после чего они станут ужинать:

— А спать я постелю тебе вот здесь… на лавке. Полынов засветил на столе лампу, чтобы получше рассмотреть свое приобретение, и заметил, что девочка была хороша, но ее портили чуть оттопыренные уши. Он сказал ей:

— Со мною ты ничего не должна бояться. Запомни это и впредь никогда ничего не бойся. Пусть мои слова станут для тебя первым заветом…

Когда они легли спать, настала гнетущая тишина, и в этой тишине едва прошелестел внятный голос:

— Дядечка, а что ты будешь делать со мной?

— Буду делать с тобой все, что хочу. Пройдет срок, и я сделаю из тебя… королеву!

Снова стало тихо, девочка не сразу спросила:

— А королевой разве быть хорошо?

— Наверное… при таком короле, как я!

В сознании Полынова, будто внутри арифмометра, сработал четкий механизм, и в памяти, словно из табло, проявилась та цифра, которую не следует забывать: XVC-23847/ А-835.

— Это будет в Гонконге, — прошептал он, засыпая, но во сне раскрутилась рулетка, снова указывая ему роковой No 36.

18. В КОНЦЕ БУДЕТ СКАЗАНО

Японский фотограф, навестив канцелярию губернатора, как бы между прочим заглянул в кабинет писаря, сказав ему, что он напрасно не приходит за своими фотокарточками:

— Вашим престарелым родителям будет приятно убедиться, что их сын даже на каторге выглядит очень радостным…

Но в фотоателье пришлось общаться не с фотографом, а с самим господином Кумэдой, который заявил:

— По должности писаря губернской канцелярии вы можете быть нам полезны. Для начала я прошу вас сообщить нам количество штыков в военном гарнизоне Сахалина.

Бывший семинарист Сперанский, а ныне мнимый Полынов, даже не сразу сообразил, что требуют от него японцы.

— Зачем? — ошалело спросил он.

— Затем, что вы уже согласились помогать нам. И даже не бесплатно, как вам известно, — напомнил Кумэда.

— Я ничего не обещал вам, — растерянно отвечал писарь, — и никогда не соглашался шпионить на вас.

Кумэда показал ему длинный столбец написанных иероглифов, внизу которого красовалась подпись по-русски:

— Это ведь вы расписались в получении денег?

— Помню. Когда сымали меня на карточку.

— Здесь ваша подпись?

— Моя.

— Подтверждаете ее подлинность?

— Подтверждаю. А… что?

— В этом случае я позволю себе зачитать вслух текст этого договора, переведя его на понятный вам русский язык. Слушайте: я, нижеподписавшийся, обязуюсь служить доблестной армии японского императора, в божественном происхождении которого у меня нет никаких сомнений, а в случае, если я откажусь исполнить ее приказ, меня постигнет страшная кара… В конце же договора написано: аванс в размере двадцати пяти рублей мною получен, в чем и заверяю читавших своей личной подписью.

— Знать ничего не знаю! — попятился парень к дверям.

Такаси Кумэда свернул бумагу в тонкую трубочку.

— Необдуманный ответ, — улыбнулся он писарю, — есть признак душевной грубости, а нам, поверьте, совсем не хотелось бы грубо обращаться с вами. Извините, пожалуйста.

Сказав так, Кумэда ткнул пальцем куда-то в бок, вызвав в теле писаря приступ невыносимой боли, которая и свалила его на пол. Со стоном он просил отпустить его.

— Вы желаете уйти от нас на покаяние? Так уходите, мы вас не держим, — сказал Кумэда. — Но что нам стоит позвонить по телефону генералу Кушелеву или следователю Подороге, чтобы спросить их: куда же делся настоящий Полынов, фамилию которого Сперанский таскает на себе, как чужой пиджак? Уверен, что после такого вопроса вы завтра же снова очнетесь под нарами…

— Не выдавайте меня! — попросил Сперанский.

Кумэда ушел. Но тут же появился из-за ширмы фотограф:

— Мы вас не выдадим, если вы нас не подведете…

На следующий день, истерзанный бессонницей, подавленный, даже не поднимая глаз, Сперанский стыдливо принес для Кумэды список военнослужащих Сахалинского гарнизона:

Корсаковская команда — 296 чел.

Александровская — 479 чел.

Дуйская (в Дуэ) — 335 чел.

Тымовская (Рыковская) — 317 чел.

Кумэда заплатил писарю сто рублей, он угостил его хорошим шампанским и очень просил беречь здоровье:

— Для нашей работы нужны крепкие, бодрые люди…

Этот список он переслал Кабаяси в Корсаковск, где консул проводил зимний сезон в более мягком климате — поближе к берегам Японии. Кабаяси сверил цифры со своими данными.