Катхак

- Шайтан не дремлет, - произнес Аламгир, и я понял, что навсегда теряю его расположение. - Я приказал бы казнить тебя, хафиз, чтобы тем самым спасти от харама, но не сделаю этого. Твои прежние заслуги связывают меня. Хорошо. Иди и забирай ее. Но помни, что теперь ты лишен всех милостей и больше ни о чем не смеешь меня просить.

Я поклонился падишаху, поблагодарил и ушел. Когда за мной закрывали двери, Аламгир громко, так чтобы я услышал, велел нукерам[24] никогда больше не впускать меня во дворец.

В подвал, где держали таваиф, меня пропустили без препятствий. Подняв светильник повыше, я увидел обреченных. Их было много - около сотни. В ночь перед казнью им не дали ни еды, ни питья - Аламгир считал, что не стоит тратиться на тех, кого завтра не будет в живых. Ожидая рассвета, женщины расстелили на полу юбки - и сидели, и полулежали на них. Некоторые плакали, некоторые молились, но все - как одна - вздрогнули, когда скрипнула подвальная дверь, и повернулись к выходу. Глаза их - жадные, печальные, заплаканные, злые, сияли в полумраке, как звезды над Лакшманпуром. Я положил ладонь на деревянную решетку, разделявшую меня и пленниц, и позвал Гури по имени. Почему-то я боялся, что не узнаю ее. Таваиф взволнованно зашептались, а я нашел, наконец, свою танцовщицу. Она медленно поднялась мне навстречу.

Никогда еще мы не находились столь близко друг от друга. Я просунул руку сквозь прутья и впервые прикоснулся к ней. Погладил ее волосы, не убранные в косу.

- Почему ты солгала мне? Почему сказала, что вышла замуж? - спросил я.

Гури устало улыбнулась и не ответила на вопрос. Она сказала:

- Доброй ночи, хафиз.

- Аллах подарил нам добрую ночь, - сказал я, стараясь держаться спокойно, но это плохо получалось. - Я пришел за тобой, потому что хочу жениться на тебе. Аламгир дал свое согласие.

Губы ее приоткрылись, а между бровями пролегла морщинка:

- Вы хотите меня в жены?

- Да, - ответил я.

Один из нукеров отомкнул замок, кивком предлагая Гури выйти. Она двигалась словно во сне, и я, не утерпев, шагнул за решетку, взял ее за плечо, и потянул наружу.

Она вдруг заплакала. Тихо, лишь слезы катились и катились по щекам. Я чувствовал это, потому что она прижалась лицом к моей руке.

- Благодарю вас, хафиз, - ответила она, наконец. - Аллах видит, я мечтала об этих словах едва ли не со дня нашей встречи. Как вы узнали, что я здесь?..

- Мохана приходила и умоляла спасти тебя. Ты знаешь свою бабку - кто может отказать ей? Пойдем, нам надо успеть до рассвета.

Но Гури медлила. Она повела плечом, освобождаясь от меня, и замерла. Бледность все больше и больше заливала ее лицо. Пожалуй, она никогда не была так красива. Потом она опустилась передо мной на колени и поцеловала край одежд:

- Благословите свою рабыню, хафиз. Благодаря вам, я умру счастливой.

- Ты не умрешь, - возразил я. - Великий Могол отпускает тебя.

- А их?.. - она приподнялась и указала в сторону решетки, из-за которой на нас смотрели блестящие глаза. Мне вновь припомнилась черная ночь месяца азар. - Их он тоже помилует?..

- Нет, - сказал я через силу. - Тебя одну.

Гури покачала головой:

- Я не могу, хафиз. Простите меня. Как я оставлю подруг? Будет ли это справедливым? Помните ваши слова, однажды там, в саду?.. Вы сказали, чтобы жить по закону Аллаха, слова и дела должны исходить из сердца. Все остальное - харам. Пойти с вами, спастись - это харам. Хотя мне и хочется этого больше всего на свете, мое сердце подсказывает, что я должна остаться здесь.

- Ты поступаешь неразумно, - только и мог произнести я.

- Неразумно? - она горько усмехнулась. - Я поступила бы неразумно, если бы пошла с вами и стала вашей женой... А еще - обузой для вас, грузом на совести. Вы - уважаемый человек, ведете праведную жизнь. А кто я? Таваиф, танцовщица без роду и племени, женщина для муджарата...

- Не беспокойся, брак будет только для вида, - сказал я тише, чтобы никто нас не услышал. - Ты будешь свободна, и продолжишь жить так, как тебе нравится.

Она сухо рассмеялась:

- Неужели вы ничего не понимаете, хафиз? Зачем мне такая свобода? Верните меня туда, - она прислонилась к решетке. - Пусть свершится воля Аллаха.

Я молчал, пока нукер снова отомкнул замок. Молчал, пока Гури, пригнувшись, скользнула к своим подругам в душную темноту. Она поклонилась и сказала чинно, будто стояла в саду, под сливами:

- Простите. Я не приму вашей жертвы. Вы до сих пор живете памятью покойной жены, а я не смогу делить вас даже с воспоминанием.

Несколько таваиф подползли поближе и шепотом стали предлагать в жены себя.

Вернувшись домой, я не снял шервани. До рассвета было несколько часов. Я прошелся по комнате и сел на ковер, поджав ноги. Пододвинул столик, разложил лист пергамента и задумался. Более тридцати лет прошло с тех пор, как я сложил свой последний бейт.

Когда умерла моя жена, я сказал, что вместе с ней умерло мое вдохновение, и считал, что это так. Сегодня же я всем сердцем взывал к Аллаху, чтобы он помог мне сложить еще одну, самую последнюю газель.