Катастрофа

Выбрала ампулы для инъекции «при средней дозе облучения». Они стимулировали сопротивляемость организма – содержали питательные вещества, витамины и гормоны. Довольно было снять колпачок с иглы и прижать ее к коже, специальное устройство выпускало иглу и под давлением вводило препарат.

Сделала себе укол и сразу почувствовала облегчение. Возможно, эффект был психологическим: сам факт медицинской помощи кое-что значил для ослабления гнетущего чувства обреченности.

Приободрившись, запаслась ампулами для Фромма. Не без колебаний – для Гортензии.

Сонливость одолевала меня. Лишь огромным усилием воли я добралась до спальни и оказала помощь своим сотоварищам. Если бы не легкость использования ампул, я бы не закончила работы…

Во мне боролись два желания: одно – спать и второе – немедленно подняться. Не хотелось тревожить вымотанное тело, и вместе с тем будто какой-то голос твердил, что должна случиться беда. Луийя впоследствии говорила, если бы я не встал, сон затянулся бы на целую вечность…

Открыв глаза, я увидел Гортензию – она обыскивала лежавшую подле меня Луийю.

– Ты что?

Гортензия отпрянула, но я не обратил на это внимания, – думал о том, что нахожусь в убежище, выдерживающем давление в несколько тысяч фунтов на квадратный дюйм поверхности, что меня ожидает еда и питье. Сознание, что и еда, и питье мне гарантированы, вызывало состояние эйфории. Может быть, какой-то новый вид мании.

– Луийя спасла нас от смерти, – сказала Гортензия, собирая пустые ампулы. – Теперь наш черед помочь ей. У нее раздроблена ступня…

Мне была безразлична Луийя, но то, что она спасла меня от смерти, требовало ответа.

– Там, в кухне, жратва. Мы нажремся все вместе…

Кружилась голова. В коридоре, чтобы не упасть на железный палубный настил, я ухватился за поручень.

Из холодильника я достал галеты, шоколад, изюм в оловянной фольге и несколько тюбиков светло-коричневой пасты, которая мне очень понравилась. Это было что-то калорийное, кажется, из кокосового ореха: красочные этикетки на тюбиках объясняли, что это, но читать их было лень. Даже глаза заслезились, едва я взглянул на мелкие буковки.

Пришла Гортензия, и приползла Луийя.

– После уколов мы проспали больше суток, – сказала Луийя, – пора повторить прием лекарств.

Я засмеялся, представив, как лягу в мягкую постель.

– Тюбики оставьте для меня, – предупредил я, глядя, как жадно женщины набросились на еду, каждая на свою порцию.

– Вы обещали заняться ногой Луийи, – сказала Гортензия.

– Вот и займись, – сказал я, раздражаясь, что мне навязывают чужую волю. – Я тебе поручаю. И не тревожьте меня по пустякам!..

После уколов я спал и бредил во сне. Мне казалось, что Такибае пригласил меня на дредноут подписать торжественный акт об отказе от идеологии эгоизма и о введении уголовной наказуемости за все деяния, нарушающие равенство между людьми. Играли гимн. Стоял почетный караул. Мы надели белые перчатки и взялись за перья. Такибае сказал, что без частного интереса никто не станет изобретать кастрюль и веников. Я возразил, что никто не станет также изобретать атомного оружия и размножать смертоносных бактерий. Его превосходительство схватил меня за горло, крича, что абсолютизация равенства вызовет идиотизм унификации; мораль и мозги стандартизируются, и станут невозможны или погибнут гении духа. Я стал ему доказывать, что действительное равенство и всеобщий доступ к власти как раз и избавят нас от давления навязанных стандартов, что без бюрократии удастся быстро поднять обеспеченность общества и преодолеть шаблон в понимании новой философии. Такибае меня не слушал, и я ударил его чернильницей…

Прошлый мир безраздельно владел подсознанием, и это раздражало меня даже во сне…

Прошлое, конечно, было уродливо и несуразно. Какой смысл имел теперь опыт преступной цивилизации?..

Страх смерти отвращал от меня прошлое. Но тот же страх толкал вновь и вновь к опыту прошлых времен. Нет-нет да и маячила мыслишка о том, что наряду с плохим было много хорошего – лейтесь, слезки!

Как будто у людей по отношению к природе могут быть какие-то права…

Когда я вновь пришел в себя, самочувствие мое уже нельзя было назвать критическим. По крайней мере, я был способен на волевые действия, хотя, признаюсь, мне стоило немалых усилии сдерживаться, не поддаваться страху и апатии. Отныне я существовал вовсе без надежды и впервые оправдывал такое существование.

Луийя, наконец, взялась лечить свою ногу. Опасаясь гангрены, она решила отрезать разбитую ступню. Однако при виде электропилы потеряла мужество и отказалась от ампутации.

У нее перебиты пальцы и сломана пяточная кость. Трудно понять, как она передвигалась и сохраняла при этом твердость духа.

Без посторонней помощи она обработала перелом, придала раздавленной ступне какую-то форму и наложила гипс, имевшийся у нас в достатке – в специальном фарфоровом сосуде…

Возникла паника: обнаружилось, что все помещения убежища, за исключением кухни и спальни, заперты. Были крепко закрыты и шкафы в кухне, кроме тех, в которых хранились медикаменты и аварийный запас пищи, понятное дело, быстро истощившийся.