Катарсис. Том 1

Вскоре на столе в маленькой веранде, напомнившей Егору отцовскую веранду в Ковалях, стояла початая бутылка водки, соленые грибы, салат из овощей, свекольник, телячий язык под соусом. Пока баба Фруза пекла блины, Иван Поликарпович пропустил стаканчик, благо был повод, и разговорился, давно не имея благодарной аудитории. Старик он был занятный, знал многое, интересовался и политикой, и экономикой, и новостями культурной жизни страны, и мировыми событиями. Конечно, источником его знаний был в основном телевизор да газеты, однако Иван Поликарпович умел делать выводы, зачастую парадоксальные, и слушать его было любопытно. Крутов только кивал и поддакивал, налегая на грибы, а потом на блины со сметаной, продолжая размышлять над тайной своего освобождения. Не приходилось сомневаться, что ему помогла какая-то сильная рука, буквально заставив местную власть выпустить полковника «на поруки», но что это была за рука, кто заинтересовался судьбой бывшего командира спецподразделения антитеррора, приходилось только гадать. Предположение о том, что Крутову помог кто-то из бывшего начальства, узнав о его приключениях, не выдерживало критики. Бывшими сотрудниками спецслужб по обыкновению интересовались мало, а точнее, не интересовались совсем. Этим занимались только разного рода союзы ветеранов спецслужб да коммерческие и криминальные структуры.

— Или вот недавно я смотрел передачу по телевизору, — продолжал разглагольствовать довольный вниманием Иван Поликарпович. — В Швеции новую премию изобрели, Игнобелевскую.

— Может быть, Нобелевскую? — рассеянно уточнил Крутов.

— В том вся и закавыка, что эту премию назвали по имени какого-то Игнациуса або Игнатия Нобеля, вот и получилась Игнобелевская. А вручают ее ученые из Гавра… Гарвар… ского университета за наиболее бесполезные и никчёмные изобретения. Ну, там еще открытия и книги. Ты книги-то читаешь?

— Редко, — признался со вздохом Крутов, — в последнее время недосуг было. Но вот отдохну в деревне и начну читать. И что же с премией?

— За книгу одному писателю «игнобелевку», значит, дали, как же его звали, дай бог памяти… Майк… Майкл Дросман… или Дроснин… да шут с ним! В общем, он Библию перелопатил, нашел в ней кучу предсказаний и написал роман. По медицине премию разделили два пролаза-медика, и знаешь, за что им ее дали? За то, что они сделали «открытие», будто тихая музыка в лифте способствует, значит, выработке в организме муноглобина.

— Иммуноглобулина?

— Во-во, точно, глобина, значит, который препятствует простуде. — Иван Поликарпович зашелся мелким смехом. — Представляешь, прокатился в лифте и выздоровел! Вот чем люди занимаются у вас в городах-то. Ну, совсем крыша поехала!

Крутов меланхолично кивнул, соглашаясь. Дядя одним глазом, хитренько, посмотрел на него и вдруг забеспокоился.

— Что-то выглядишь ты хреново, племяш. Аль случилось что? Не заболел ли? Бледный ты какой-то, руки в синяках, на скуле царапина… аль подрался с кем?

— Подрался, — наметил улыбку Крутов, раздумывая, сообщать ли дяде о ранении Осипа, потом все же решил рассказать, слегка приуменьшив размеры драмы.

Иван Поликарпович выслушал весть с изумлением и недоверием, хмель его как рукой сняло. Он даже переспросил, правда ли это, так был поражен новостью, а затем только хлопал руками себя по коленям, приговаривая: ах, варнаки, ах, поганцы! — и взгляд его, взгляд человека, всю жизнь дарившего людям добро, говорил о том, как глубоко он подавлен и растерян.

Ефросинья Павловна была потрясена не меньше мужа, однако по натуре умела сдерживаться и лишь вздыхала, промокая слезящиеся глаза. Она было тут же засобиралась в Фошню, чтобы навестить родственников, и Егор с трудом уговорил стариков не спешить.

— Я достану транспорт, — обнял он обоих, — и отвезу вас в больницу. Не переживайте. Осип уже вовсю травит анекдоты, да и баба Аксинья поправляется, так что скоро выйдут. А бандюг тех уже нашли добрые люди и воздали им по заслугам. Дядь Вань, у меня к тебе просьбочка небольшая имеется. Вишь, в каком обмундировании приходится щеголять? Стыдно на глаза людям показываться.

— Да и я тоже обратил внимание, — слегка ожил Иван Поликарпович, — неужто, думаю, ограбил кто? С тобой-то все в порядке? Надолго приехал?

— Скорее всего надолго. Отпуск взял. — Крутов не стал разочаровывать старика рассказом о своем содержании под стражей. — Дядь Вань, мой кэш временно отощал, одолжи деньжат. Пойду куплю что-нибудь поприличней.

— Фруз, неси шушпан.

Ефросинья Павловна принесла старинный кафтан с длинными карманами, в которых Иван Поликарпович хранил наличность.

— Сколько тебе надо?

— Рублей пятьсот, думаю, хватит. Я отдам через пару дней.

— Не требеси, бери и не думай о долгах. На жизнь нам со старухой хватает — и ладно. Подожди-ка, я тебя сейчас ерофеичем напою.

Старик, припадая на больную ногу, скрылся в сенях, загремел дверцей погреба и вскоре вернулся с трехлитровой бутылью темно-зеленого стекла, вытащил пробку, понюхал, зажмурился.

— Эх, хороша, ядрена корень! Всю хворь вытянет.