Катарина, павлин и иезуит

Еще два года тому назад, когда патер Симон только появился в миссионе Сан-Игнасио-Туасу, люди поговаривали, что слабоумный король, если вообще так допустимо говорить о королях, что несчастный король Фредерик VI подписал с португальцами в Мадриде соглашение о новом разделе Индий, по которому иезуиты должны убираться вон из этих земель, одни или вместе со своими крещеными дикарями. Люди судачили, а жизнь шла своим чередом. Все это было еще где-то далеко, а они находились тут, Симон, засучив рукава, работал на ниве Господней, а также на той, где росла кукуруза, какие-то земляные клубни, тыква… Крестьянскую работу он знал, на всякий случай научили его еще владеть мечом и стрелять. Как и любой вновь прибывший патер, он сначала объехал миссионы, странствовал, смотрел и восхищался. Все было просто и достойно, люди были веселы и приветливы, как дети, он видел индейцев гуарани, живущих в поселках, и тех, что не пожелали единения с крестом, диких, полуголых людей из племен харруа, масетоие и камба; из всего увиденного он больше всего был поражен созданной здесь в миниатюре копией европейского христианского мира, который вырос тут для гуарани и с их помощью прямо из ничего. И было здесь тепло, никакой стужи, так мучившей Симона в турьякском лесу, когда приходилось волочить бревна, и пронизывавшей его до костей каждое утро в доме иезуитов в коллегиуме, в библиотеках и церквах во время его послушничества. Зимой здесь вообще не выпадал снег, к чему было трудно привыкнуть, вместо этого были длительные дожди, ливни, склоненные под напором ветра кроны деревьев. Чтобы вода не подтопляла поселки, копали канавы, и все же улицы заливала красноватая глинистая грязь, в которой увязали ноги, мягкая земля липла к коже и одежде, черные сутаны были испачканы, иезуиты больше сидели в своих кельях, в библиотеке и трапезной, иногда они приходили на помощь рывшим канавы индейцам, относили землю, шагая по колено в воде и грязи. Симон странствовал как наблюдатель, под дождем и по слякоти, под солнцем и в облаках пыли, плавал по рекам Уругвай и Парагвай, добрался до водопадов на Игуасу, а затем вернулся обратно через леса, через пустынную местность, через поселки, стоявшие в тех местах, где еще сто лет назад господствовала буйная растительность, слышались крики зверей, а сейчас здесь царствовал крест, жило Евангелие, и с ними – все то, что они принесли. Он видел дворцы и церкви из красного камня, большие хозяйства с огромными стадами коров, видел, как волокут строительный лес из чащобы и грузят его на корабли, видел пампу в прохладной нижней области, леса и водные просторы в верхней части этой бескрайней страны, обработанные поля и кузницы в поселках, ткацкие, швейные и оружейные мастерские, библиотеки, ателье скульпторов и музыкальную консерваторию. Он оказался в центре огромной работы, которую выполняли иезуиты, орден Иисуса, многие братья до него, сотни, может быть, тысячи иезуитов, среди которых были и его земляки из Крайны.

Когда он прибыл в Санта-Ану, его принял супериор Иносенс Хервер. – Милый земляк, сказал он Симону, слабыми руками прижимая его к груди, и Симон почувствовал, как бьется его старое сердце, – конечно, вы устали, – сказал он на своем родном языке, по-словенски, – чай вас подкрепит, – и предложил ему чай матэ, [52]– выпадает ли там в Крайне снег? Мои глаза уже забыли его белизну. – Мои руки, – сказал Симон, – не забыли его холода.

Супериором в Санта-Ане был Иносенц Эрберг из Любляны, в хрониках он был записан как Хервер, в миссионах знали также Адама Хорвата, родом он был из Семича у хорватской границы, но здесь это никого не интересовало: кто отказался от отца и матери, от всей кровной родни, тот с еще большей легкостью откажется и от своей родины. Отцы Иносенс и Симон знали: их родина – орден и эта обширная страна, их братья и дети – индейцы гуарани. С первого же мгновения, когда Симон Ловренц прибыл туда, он знал, что парагвайские земли – это свободное государство воинов Иисуса, подвластное испанскому королю только на бумаге, и если кому оно подчиняется, то лишь своему генералу и Папе в Риме, мистическому телу ордена, единому в органичном стремлении к Всевышнему. Но знал он и то, что генерал и Папа находятся далеко по ту сторону лесов и морей, что они просыпаются под звон колоколов собора Святого Петра в Вечном городе, а здесь бьет барабан, и люблянский снег можно увидеть еще только во сне.