Катарина, павлин и иезуит

Епископ стоял у окна, заложив руки за спину. Он опять увидел дождь, не прекращавшийся весь этот сумрачный день. Теперь на мокрой улице грузчики привязывали ремнями к возам пустые бочки. Пустые – на телеги, полные – в подвал, подумал он, а все без меня, прошлогодний сладкий штайерец мне пока не попробовать. Ему пришло в голову, что можно было бы несчастного, шатающегося под окнами Полянеца все-таки принять, если уж он принял этакого старосту паломников, от баса которого рушатся иерихонские стены, да, теперь он мог бы принять Полянеца, ведь тот дал лес на строительство Верхнего Града, мог бы сказать ему доброе слово, мог бы подарить его дочери в дорогу четки. Но у епископа было еще много дел. Он продиктовал письмо в Вену о том, что принял все необходимые меры, чтобы в этом году паломничество прошло без нарушений законов как габсбургских земель, так и других, по которым пройдут его овечки, потом он с трудом дошел до собора и благословил собравшиеся там артиллерийские части, отправляющиеся на войну в Пруссию. Война с Пруссией, расходы, налоги, похороны, убийства, сплошные грехи. Он благословил все войска, обязан был их благословить, ему никогда бы не простили, если бы он этого не сделал, и он это сделал, хотя и в лихорадочном состоянии из-за болезни; вспомнил он того священника, которому не нравится пост, подумал, что сказал бы по поводу благословения армии Янез из церкви святого Роха: а пошла эта война к черту в задницу. Потом он перекрестился бы и покаялся, что так сказал. Еще ему нужно было подписать несколько назначений и распоряжение о перемещениях и, конечно, приходилось также есть и отдыхать, читать требник, и когда он вечером взглянул в окно, там уже не было грузчиков, не было под окном и фигуры в плаще – управляющего имением Виндиша Йожефа Полянеца, хотя епископ и решил принять его, несмотря на поздний час. Теперь ему стало жаль, в конце концов, он хорошо понимал Полянеца: все хотят куда-то в дорогу, кто же тогда останется здесь – только Полянец и епископ? Все меньше порядка и уважения, всюду бахвальство, роскошные одежды, питье кофе, живопись, балы и концерты, а по стране – разбой и разврат, и все куда-то едут – в Триест, в Вену и еще дальше, через моря и континенты, все куда-то спешат – в странствия и на войну; но ведь кто-то должен остаться здесь, обрабатывать поля, пасти овец – что же, все это будут делать лишь Полянец и епископ, если они одни останутся тут? Но что он вообще может изменить? Пусть идут себе с Богом паломники, пусть провалится в тартарары придворная канцелярия, пусть войска шествуют на войну с Пруссией, пусть этот суеверный народ живет со своими россказнями о вурдалаках и свиньях, бегущих в воду, сам он отправится в Верхний Град, будет там читать и гулять, беседуя с деревьями и небесами. Я не должен так думать, – мелькнуло у него в голове, – это дурные мысли, они возникли от усталости. – Но что поделать, – сказал вслух епископ Люблянский, пусть бы лучше эта армия, которую он благословил, осталась здесь, пусть бы парни и мужики работали на полях, взмахивали мотыгами, а не разбивали кому-то головы, пусть бы таскали бочки в подвалы, это хорошая работа и более полезная, чем выволакивать из грязи пушки. А паломники пусть себе идут, пусть идет и Катарина Полянец, если ей так велит сердце, пусть идут в Кельморайн, который всего лишь остановка на пути к Небесному Иерусалиму, куда все мы держим свой путь.

С такими мыслями епископ Люблянский лег под деревянный балдахин с краснолицыми, пышущими здоровьем ангелами. Он хотел было позвать секретаря, чтобы тот принес ему кофе, потому что собирался еще почитать, но зная, что неловкий секретарь обязательно обольет его этим кофе, предпочел чай. Правда, чай он тоже непременно прольет, но это так не испортит белье. Взглянув на деревянный потолок над своей кроватью, он опять увидел этих ярко раскрашенных ангелов, но прежде чем позвать неуклюжего секретаря, чтобы тот принес ему чай, глубоко окунулся в небеса на балдахине со всеми этими ангелочками и золотыми трубами, подумав, какими на самом деле белыми должны быть ангелы – сверкающе белыми, как это сказано у Луки, у Марка и Иоанна, белыми, как бел и чист разум Божией истины, как и его собственная оригинальная теологическая мысль, ведь когда-нибудь будут цитировать: как сказано у епископа Люблянского… от этой мысли у него стало тепло на сердце, и барочные ангелочки на балдахине больше не казались ему такими противными – пухлыми и краснолицыми, а наоборот, сделались белыми, каким должно быть и небо – белое-белое… далее он ни к чему уже не пришел в своих размышлениях, потому что уснул. Но вскоре начал беспокойно ворочаться на постели, ему снилось, что вокруг всей этой белизны и чистоты ходит секретарь с кружкой черного кофе в руках, и эта черная жидкость опасно плещется и колышется.

4

Секретарь епископа пытался добрыми словами уговорить озябшего Йожефа Полянеца вернуться домой, где заботливого хозяина ждали дела, поля и скотина.