Ката

Ката осторожно пробралась по комнате к Атли, который сидел на диване, держа обеими руками пульт управления, и не сводил глаз с экрана, по которому бегал Лэмб и убивал фигурки, толпами нападающие на него со всех сторон. Внизу экрана блестел нож и какое-то оружие, испускавшее из себя языки голубовато-белого пламени, которые взрывали все вокруг: вспышки освещали комнату, и тогда становился виден тесак, лежащий перед Атли на столе, и горка белого порошка на квадратном зеркальце; а на диване рядом с ним покоились бейсбольная бита и маленький серебристый пистолетик. Диван стоял под углом к дверям гостиной – чтобы к нему нельзя было незаметно подкрасться изнутри квартиры, – но Кате показалось, что Атли не заметил ее из-за мерцания на экране; его массивное тело корпело над пультом управления, словно тот был ключом к удивительной загадке, которую лишь ему одному было суждено разгадать, глаза сосредоточились на одном месте – и все же были живыми; и в тот самый момент, когда Ката поднесла руку к гипсовому животу и собралась подойти поближе, Лэмб достиг в игре какого-то результата. Атли вскочил, поднял кулак к экрану и издал торжествующий клич, затем снова сел на диван, склонился над порошком и вынюхал один угол кучи через трубочку. Потом запрокинул голову, немножко покатал ее затылком по плечам, напрягая мускулы, хорошо видные под тонкой черной майкой.

– Ты что – недоразвитая? – крикнул он, заметив свою возлюбленную в темноте по другую сторону от экрана. – Ты чего там стоишь?! – Тут же потеряв к ней интерес, схватил пульт, резко ударил по нему и снова сосредоточил взгляд на экране, где человек спрыгнул с крыши с ножом в зубах.

Когда Атли в следующий раз поднял глаза, девушка приблизилась настолько, что на ее светлых волосах показался отсвет пламени от горящего на экране дома, – но лицо по-прежнему было в тени. Он закричал на нее: «Выметайся отсюда!» – но она не отвечала и продолжала приближаться. Еще несколько шагов – и ее лицо стало видно, и хотя Атли пока не оторвал глаз от экрана, его охватило легкое отвращение, как бы вгрызающееся в его кайф: что-то в ней изменилось. Когда горящий на экране дом рухнул и погрёб под собой Лэмба, Атли отшвырнул пульт и наконец заглянул девушке в лицо. Он искал под прямой челкой, над набрякшими при беременности грудями – но не видел девушки, которую знал. Вместо нее было бледное, чуть морщинистое лицо и тонкие безжизненные губы какой-то клячи, вселившейся в ее тело. Ката улыбнулась и дала ему увидеть себя. На миг его до предела напряженное лицо расслабилось, и челюсть отвисла.

– За мою дочь! – произнесла Ката, отрепетированным движением поднесла руку к боку живота, вынула из дыры банку, отвернула и уронила на пол крышку. Потом сделала шаг вперед и выплеснула из банки жидкость. Атли все еще стоял с открытым ртом, и на лбу у него проглянула морщина: злость, которая в очередной раз собралась взять над ним власть и вызволить его из очередной передряги – например, дать ему дотянуться до тесака, биты или пистолета, – но сейчас на это не было времени, подумала Ката. Жидкость, поблескивая, завертелась в воздухе между ними – и Ката поняла, что последнее движение было удачным, ощутила, как по всем нервам расходится это ощущение: то движение было верным. Затем она увидела, как жидкость покрыла его лицо: щеки, нос, лоб, глаза, – а еще попала в рот.

Ката отступила в коридор, выпустила банку и посмотрела на дело своих рук. И хотя человеку не дано знать, что творится в чужой душе, ей показалось, что у Атли злость уступила место боли: он начал ловить воздух ртом, со стоном повалился на диван, царапая руками лицо; однако вскоре прекратил это, потому что оно опухло и покраснело от капилляров, которые начали отдавать свое содержимое; издал тихий звук – напоминающий потрескивание рации из той компьютерной игры, – когда кислота стала разъедать ему кожу. От лица пошел пар.