Кассиопея

После третьей сигареты Чонхо ушел к себе, а Мингю вдруг почувствовал себя болезненно неуютно посреди темной – чужой – комнаты. И так захотелось спрятаться куда-нибудь, забиться в один из углов, с темнотой слиться. Исчезнуть просто. Или находиться где угодно, но никак не в комнате, что принадлежит твоему двойнику, который живет жизнью, что тебе не принадлежит и принадлежать не будет никогда.

И чувствуешь себя настоящим вором.

Мингю пытается заснуть на диване, который еще несколько часов назад протирал задницей Чонхо, таращится в темный экран телефона и хочет научиться перестать думать. Мыслей много, мыслей множество, они жрут друг друга, плюются собой же, умирают, воскресают, лепятся в одно целое и снова рвутся. Мингю жмурит глаза до цветных пятен под веками и ненавидит себя за неумение абстрагироваться – до тех самых пор, пока просто не отключается. Он вымотан, он доведен почти до предела возможностей своих нервов, ему бы просто раствориться в прокуренном воздухе под небом лавандовым и исчезнуть. Хочется очень, да, но какое там. Потому что он даже свои больные сны рассмотреть не успевает, прежде чем его будят, громко на ухо говоря:

– Вставай.

Мингю глаза распахивает сразу, дергано озирается по сторонам, хочет выругаться громко и зачем-то на хуй Тэёна послать, но он смотрит в лицо взрослого Чонхо и понимает.

Просто понимает.

– Что-то случилось?

– Нет, – мотает головой Чонхо, – просто пора вставать.

И, знаете, в данной конкретной ситуации ответ «нет» ни черта не радует. Потому что ничего не случилось – все, что могло, уже произошло.

Мингю хочет потянуться, но сдавленно ойкает, когда понимает, насколько затекли ноги: на диване он помещается лишь в скрюченном положении. Но дареному коню, как говорится. Он нехотя промаргивается и переводит сощуренный взгляд на настенные часы. Начало седьмого утра. Если бы Мингю разбудил Тэён, того бы точно настиг зомби-апокалипсис во всей красе.

– Какого лешего тебе не спится в такое время?

Чонхо перестает начесывать раскрасневшийся нос и смотрит на него удивленно и немного растерянно.

– Так в универ же.

– А я здесь при чем?

– Ты тоже пойдешь.

– На кой хрен?

Чонхо молчит, явно формулируя про себя длиннющее такое предложение, а Мингю елозит по зубам языком и думает лишь о том, как бы почистить зубы, потому что во рту такая помойка, будто вчера он удолбался паленым вискарем и курил чай из пакетиков, предварительно забитый в косяк из дешевой туалетной бумаги.

И кофе потом выпить тоже бы не помешало.

– Мингю не пропускает занятия, – наконец говорят ему.

– Ты хочешь, чтобы я вместо него пошел? – вздергивает он брови.

– А что еще делать?

– Ты серьезно? Нет, погоди, ты реально серьезно? – Мингю почти начинает смеяться, но бок простреливает колющая боль. Совсем старый стал.

Чонхо хмурится и угрюмо глядит на него из-под длинной челки. Будто думает, что вот посмотрит так – и сразу все свои мысли и доводы в пользу «за» в чужую голову вложит. Мингю на чужие потуги лишь пренебрежительно машет рукой и откидывается обратно на диван, всем своим видом показывая, что идти никуда не намерен.

Чонхо уходит не сразу – стоит пару минут над ним грозовой тучей, а после тихо шагает в сторону комнаты Мина. Возвращается спустя какое-то время; на Мингю летит ворох одежды.

– Иди в душ и приводи себя в порядок.

– Да блядь! – Мингю резко садится на диване и чувствует, как у него начинают трястись руки от злости.

– Да, блядь, – спокойно кивает Чонхо.

Это все настолько абсурдно. Настолько глупо и смешно, но Мингю смеяться не может уже – только шумно выдыхать через нос и смотреть в одну точку, которой оказываются черные джинсы, упавшие точно на его лицо. Почему он должен делать все это? Почему должен притворяться другим человеком только потому, что Чонхо вдруг что-то в голову стрельнуло? Почему обязан жить чужой жизнью? Она ведь не станет его, сколько бы дней он ни носил на лице маску другого себя. И он ведь и не будет. Мингю всегда останется просто собой. Маски – не его песня.

Он – лишний пазл на огромной картине.

Почему Чонхо пытается этот самый пазл присобачить сбоку, хотя даже места для него нет?

– Это его жизнь, – говорит тот потерянно, а Мингю внезапно удавиться хочется – вот прямо так, спросонья, – потому что да, его. Не сразу понимает даже, что акцент на другое слово сделан.

Жизнь.

Его, да, но истина не здесь. Истина в том, что есть жизнь твоя.

– Понимаешь? – Чонхо пытается заглянуть ему в глаза, но Мингю взгляд старательно отводит. – Он ведь вернется когда-нибудь. Я просто… не хочу, чтобы он вернулся и увидел, что его жизнь разрушена. Ты понимаешь? – снова спрашивает он.

Мингю понимает. Но не кивает. Не может просто. Ему вдруг так больно становится, что все тело деревенеет. Он так хорошо понимает, что в окно выйти хочется, сорвав следом за собой занавеску, будто фату на свадьбу со смертью.