Кащей и Ягда, или небесные яблоки

Тяжелая дума, бывает, сильнее камня к земле гнет. Шаг ступил Родовит, второй шаг ступил, а дальше идти не может. Так до самого вечера на кургане и просидел, пока Мамушка с Ладой не кинулись — побежали князя искать. Прибежали, а он траву шелковистую гладит:

— Неужели, моя княгинюшка, скоро свидеться суждено? А знаешь, я бы немного повременил. Ягодку нам бы сначала замуж отдать!

Свое и чужое

1

В этот день Удалу очередь вышла возле клетки с Кащеем сидеть. Взял он свирельку с собой. Шел и думал: уж лучше коров бы пасти, всё дело повеселей, чем сиднем возле степняшки сидеть. А только много всего удивительного в этот день увидеть ему довелось. Оказалось, что ходит к Кащею старый бык — всякий день к клетке его подходит — тот самый, которому Жар когда-то шкуру поджег, а тот от боли и ярости чуть Родовита с рябины не скинул. Быку этому Ягда жизнь даровала, — за то, что Кащея не тронул. И вот ведь: узнал он степняшку, что ли? Каждый день шел к Сныпяти на водопой и к клетке сворачивал. И голову свою ему подставлял, а Кащей ее гладил, почесывал, в ухо ему слова какие-то говорил. Своими глазами видел это Удал. И Фефила опять же — вот на что зверек своенравный! — три раза за день к нему прибегала: то ягод на веточке принесла, то просто в ногах у Кащея сидела, мордочкой к ним прижималась, а то он ей мякиш от хлеба дал, слепил из него фигурку и дал, а Фефила схватила фигурку и убежала. А еще приводила Лада к нему Степунка. И тоже, оказывается, всякий день приводила. Потому что почуял кряжистый конь, что близко его хозяин. И уж такое стал в конюшне творить, так с привязи рваться, что сам Родовит разрешил: ладно, сказал, пусть видятся лучше, чем он конюшню мне разнесет.

А только вечер спустился — дети к клетке сбежались. И опять удивился Удал: оказалось, что дети здесь всякий вечер проводят. Мечи сюда деревянные тащат, луки со стрелами. И Кащей их из клетки сражаться учит. А то и сам берет в руку меч — коротенький, деревянный, и уж так им ловко играет — у мальчишек глаза горят. И они потом с новой страстью между собою дерутся, и с охотою новой, и с новым уменьем.

Смотрел на это Удал, чесал себе темя, а потом и затылок чесал — никак в толк взять не мог: если степняшка — чужак, то зачем ему это? И вообще, какой из него чужак, если он им ставит в пример Симаргла? А про Мокошь с Перуном так складно рассказывает, что детвора и дышать боится — только бы слова не пропустить. Долго, до темноты, думал об этом Удал. А когда убежали мальчишки и Кащей попросил научить его на свирели играть, вдруг Удала и осенило: своим Кащей хочет им сделаться — с потрохами своим. А потом на Ягде жениться, а потом посох княжеский отобрать. А потом без всякого боя и отдать степнякам их Селище, до седьмого колена их данниками степняцкими сделать.

Потянулся к свирели Кащей, а Удал его хлоп по руке:

— Это — наша свирель. Не тебе в нее дуть! — и с земли поднялся, и к скорей к Родовиту пошел — опасениями своими делиться.

И уж так был ими взволнован Удал, что бежал вдоль реки, а плеска и не услышал.

А еще потому он его не расслышал, что тихо, тайно Заяц с Уткой гребли. Как им велел Родовит — темноты кромешной дождавшись. Ягде плыли достойного мужа искать. А Ясе сказали, что будто бы в лес идут, на охоту, надолго, а вернутся и не знают когда — когда уже лист желтым станет.

2

А только напрасно так торопился Удал. Мамушка его и на порог не пустила:

— Плох Родовит… Уж до того плох! — и слезы стала с лица вытирать. И дверь за Удалом закрыв, опять разрыдалась.

Горше всего было Мамушке то, что это ведь по ее вине хрипел сейчас Родовит, к речке Закатной от них спешил. Одна надежда на Мокошь была. А вторая надежда — на Ладу. Суетилась Лада, настоями Родовита поила, голову его седую держала и заговор над ней говорила. А Мамушка что могла? Только задвинуть подальше короб этот злосчастный с каменьями несусветными!

В подпол сегодня за квасом для князя полезла да с лестницы и свалилась, да так в этот короб вдруг головой и воткнулась. Чувствует, топью несет. Вот и подумала: дай-ка, вытащу к свету поближе, рассмотрю, что за диво. А потом они с Ладой по всей округе Родовита искали. А потом домой его привели. Тут и князь это диво увидел: никогда еще в княжеском доме таких богатых камней не бывало. И хоть плох уже был Родовит, а все же посохом об пол брякнул:

— Что за диво? Откуда?

Заплакала Мамушка, закричала:

— Не знаю! Не знаю! Хоть убей… не скажу!

Вот как вышло: проговорилась. А Родовит ее за руку хвать:

— Чего ты не скажешь? — и так посмотрел — на колени в испуге упала.

— Князь-отец… А-а-а-у! Надо мне было прежде княгинюшки умереть…

Думала, он хоть поплакать ей даст. А он нет — посохом пригрозил:

— Говори, всё как было!