Карты

Как утопающий хватается за соломинку (хоть это и довольно глупо), так и я в свои детские годы, можно сказать, ухватился за географические карты, желая вырваться в более возвышенную и благодатную атмосферу образованности и духовного простора. Понятно, что мой интерес к этим картам не мог не сказаться на моих успехах по различным смежным предметам, и все же никто из учителей не заподозрил этой моей тайной страсти. Она сделала меня одним из лучших, но не самым выдающимся учеником.

По соседству с нами поселился один человек — в прошлом сержант полка Гвардейских гренадеров[2]. Отслужив двенадцать лет в армии, он перешел в запас, но в любую минуту мог быть призван вновь, как это и случилось с ним через год, когда началась Вторая мировая война. Услышав о моем увлечении, он подарил мне лист военной карты-дюймовки, изображавшей район Олдершота, где прошла часть его армейской службы. Карта была испещрена цветными пометками, так как некогда служила ему для занятий по тактике.

До этого момента я походил на мальчишек, пристально следящих за розыгрышем первенства по футболу. Мои познания в географии ограничивались какими-то фактическими данными, осевшими в памяти. Юные футбольные болельщики, знавшие по имени каждого игрока доброго полудесятка команд и результаты всех матчей, сыгранных этими командами за последние двадцать лет, в полной мере использовали ту же способность, что позволяла мне выпаливать без запинки названия всех входивших тогда в состав США сорока восьми штатов. Впрочем, тут была известная разница, ибо эти мои знания верны по сей день, но как свидетельство моего умственного развития они стоили немногого.

Но вот в моих руках оказалась карта с изображением, которое я мог сопоставить с знакомой мне родной округой. На карте были отмечены каждая рощица и коттедж, каждая дорога и множество тропинок. Я понял, что при таком множестве контурных линий понять, как в действительности выглядит местность, изображенная на карте, — задача не из легких, но здесь были путеводные маяки — отметки высот и тригонометрические знаки.

Но важнее всего был, пожалуй, следующий поразительный факт: подобная карта, выполненная в масштабе «дюйм на бумаге равен миле на местности», позволяла пользоваться так называемой масштабной дробью. Это значит, что желая узнать масштабы всех карт мира и как-то соотнести их с английскими картами надо знать лишь одно: в одной миле 63360 дюймов[3].

Таким образом, благодаря этому неожиданному толчку, я осознал свое врожденное чувство пропорции. Теперь уже ничто не казалось мне простым. Все стало относительным. Соотношения между всеми размерами начали меняться. У меня словно открылся третий и, кажется, более зоркий глаз, открылась возможность выражать в числах все, что было доступно моему уму.

В доме моего деда Бэртона хранились две карты (или, кажется, планы), выполненные в невероятно крупном масштабе — двадцать пять дюймов на милю, или имеющие масштабную дробь 1:2 500. На этих кадастровых картах был изображен участок поместья лорда Миддлтона, часть которого составлял дом деда. Карты оказались его собственностью, ибо намечалась распродажа поместья, и дед подумывал, не приобрести ли дом вместо того, чтобы продолжать вносить за него арендную плату.

Он нашел эти карты в шкафу и, зная о моем любимом увлечении, отдал их мне — два тонких, аккуратно сложенных листа с изображением ландшафта, где я почти ежедневно прогуливался, изображением столь детальным, что, делая сотню шагов или около того, я продвигался по карте почти на полтора дюйма.

Итак, этот процесс начался для меня впервые, когда я принялся разглядывать только что подаренные мне карты: синяя изогнутая линия изображала канал, дома были нанесены в их истинных очертаниях, близрасположенная железная дорога обозначена фактическим числом ее путей, а роща Робинз Вуд представлена аккуратно нарисованными деревьями. Для карты изображение было весьма полным, и я мог видеть, что это так.

Земля и дороги, и дома, и даже живые изгороди и заборы существовали не только перед моим взором, но и на бумаге. В них была правда и какое-то особое достоинство — ведь их отпечатали на картографическом листе. Но, если землю можно нанести на бумагу так четко и подробно, то как же быть, например, с причудами моего ума и характера или, скажем, с впалыми щеками или прыщиками на лицах других людей? Дух и плоть столь же отличны друг от друга, как карта от местности, но и в этом и в другом случаях мы должны научиться сравнивать и соотносить.

Признаюсь, что в десять или одиннадцать лет такие фундаментальные проблемы еще не волновали меня и эти изначальные взаимосвязи еще не были сформулированы в моем сознании. В детстве меня заботили немногие мысли, и ничто не предвещало, что в один прекрасный день, когда я оглянусь из будущего назад и вспомню свое раннее увлечение картами и географией, эти мысли вернутся ко мне.