Картотека живых

Девушка смотрела на нее глазами, полными слез.

- Разуйся! Ну, пошевеливайся!

Иолан нагнулась, развязала шнурки и сняла деревянные башмаки с парусиновым верхом. Ступни у нее были узкие и очень пропорциональные, подъем высокий, пальцы длинные, кожа смуглая, чистая. На ногтях обоих больших пальцев надзирательница заметила какие-то пятнышки.

- Это что такое?

Иолан взглянула и улыбнулась сквозь слезы.

- Остатки лака... Еще не сошел... летом я была на курорте... - "Летом на курорте, - мечтательно подумала она. - О господи, еще этим летом!"

- Ах, вот ты какая! Красила ногти, соблазняла мужчин! Wie eine richtige geile Nutte! нем.)> А прикидываешься невинной.

Девушка покачала головой.

- Нет, нет, я не делала... того, о чем вы говорите. Все девочки в моем классе летом красили ногти... честное слово!

- Ну, здесь этому будет конец, о твоем воспитании позабочусь я. Знаешь ты, что это такое? - Россхаупт словно только и ждала этого момента: она вынула из сумки аккуратно свернутую плетку, взмахнула ею и улыбнулась, увидев испуг в глазах маленькой венгерки. - Так ты не знаешь, что это?

- Плетка для собаки, - прошептала Иолан.

- Какое там для собаки! - сказала эсэсовка. - Это для таких, как ты. Понятно? - b она слегка хлестнула девушку по икрам. Иолан подпрыгнула.

- Но по ногам я обычно не бью, - с расстановкой продолжала надзирательница. - В лагере бьют по заднице. По голой заднице. И на виду у всех. Перегнешься через стол, одна тебя держит за голову, другая за ноги, а третья бьет, вот так! - Она взмахнула плеткой и со всей силы хлопнула ею по столу. Звук был страшный.

- Нет, нет, - как безумная вскрикнула Иолан. - Меня еще никогда не били!

- Это и видно! - проворчала Роосхаупт и схватила ее левой рукой за горло. - Ты, я вижу, хорошая истеричка. Ну-ка, замолчи!

Она сказала это так угрожающе, что Иолан затихла, но тряслась, как в лихорадке, и чувствовала, что у нее стучат зубы.

Россхаупт отпустила ее.

- А для тех, кто часто ревет и вообще устраивает сцены, у меня есть кое-что получше, чем плетка. Вот, гляди, - она нагнулась и подняла деревянный башмак. - Возьму его и разобью в кровь твое смазливое личико!.. Ты была бы не первая, кого я убила вот этими руками, понятно? - и она стукнула девушку каблуком по лбу. Лицо эсэсовки налилось кровью, Иолан была бледна как мел.

- Обуйся, бери бумаги и пойдем, - сказала надзирательница и бросила башмак на ногу Иолан. Та вскрикнула "ой!" и тотчас закусила губы. Потом обула башмаки, вытерла слезы, повязала на голову платок и пошла за надзирательницей.

Плетка снова была спрятана в сумку. Визит Россхауптихи в остальные два почти пустых барака был коротким. Кое-где она проронила две-три фразы, потом повела секретаршу в контору мужского лагеря. Там сидели Хорст и Зденек. В глубине, за занавеской, Бронек занимался уборкой. Хорст отрапортовал, Россхауптиха улыбнулась ему: "А, мой немецкий красавчик!" Польщенный Хорст погладил усики.

- Ты ведешь картотеку? - строго обратилась надзирательница к Зденеку, перед которым стояло два ящика - картотека живых и картотека мертвых. Какой ты национальности? И почему у тебя не пришит треугольник?

- В Освенциме нам дали куртки без треугольников. Я чех, политический.

- Ein Tscheche? нем.)> - грубо засмеялась Россхаупт. - "У чехoв много блохoв", - сказала она по-чешски с сильным судето-немецким акцентом. - Не так ли?

- Не совсем, - улыбнулся Зденек. - Здесь, в Германии, у нас завелись еще и вши.

Это было дерзостью, и Зденек не получил оплеухи только потому, что надзирательницу обеспокоило слово "вши".

- Фуй, и у тебя тоже?

- Сегодня утром я нашел всего трех. Но если так пойдет и дальше, скоро их у нас будут тысячи.

Россхаупт записала на клочке бумаги "Произвести дезинсекцию", потом обратилась к испуганной Иолан, которая все еще стояла со слезами на глазах:

- Вот видишь, к этим мужикам нельзя подходить близко, они грязные. Ты сядешь вон там... - Она показала на свободное место Фредо. - Чех даст тебе карточки женского лагеря и чистые бланки, и ты снимешь копии. Работай молча, не вздумай ни с кем разговаривать, а то... в общем, сама знаешь, она взглянула на Хорста, который все еще стоял навытяжку. - А что мне делать с этим опасным щеголем? Не хочешь ли проводить меня на кухню?

- С удовольствием, фрау надзирательница! Прошу вас.

- Тебя я уже не считаю заключенным, - сказала она ему по дороге. - Ты ведь знаешь, что фюрер дает тебе возможность отличиться на фронте и загладить все твои проступки.

- Да, у нас поговаривают об этом... Я высоко ценю великодушие фюрера.

- Рада слышать. В Дахау мне сказали, что из вашего лагеря пойдет тринадцать человек.

- Jawohl! - сказал Хорст и запнулся. - То есть... к сожалению, нас только двенадцать. Сегодня утром выбыл самый бравый...

- Что с ним случилось?

- Умер. Представьте себе, убит, фрау надзирательница.

- Что ты говоришь? И кто же его убил?

- Загадочная история, - сказал Хорст, радуясь, что они уже подходят к кухне и разговор кончается. Не выболтал ли он лишнее? С эсэсовцами надо быть осторожным...