Картотека живых

Он бережно положил футляр с градусником на стол, потом извлек из кармана свиток бумажных бинтов и бросил их рядом с градусником.

Оскар нахмурился.

— Ты знаешь, почему тебя вызывают?

— Откуда же мне знать? — улыбнулся Шими-бачи. — Но опытный заключенный всегда очищает карманы, когда идет к ним.

— Шими! — Оскар взял его за плечи. — Ты был неосторожен в разговоре? Может быть, с надзирательницей?

— Может быть, — неторопливо кивнул венгр. — А разве ты никогда не высказываешься неосторожно? Я сказал Кобыльей Голове, что можно спасти наших девушек: надо быстро убрать их отсюда, пока они не заразились тифом. Разве я неправ?

В открытых дверях появился Зденек, а издалека опять донеслось: «Frauenarzt, vorwarts!»

У Оскара дрогнули губы. Он обнял старика. Тот, улыбаясь, упирался и не хотел прощаться с Рачем и Антонеску, которые тоже подошли к нему.

— Не дурите! Выдумали бог весть что! Я скоро вернусь. Пустите же, мне надо идти, а то и в самом деле побьют.

На прощанье он помахал всем рукой, повернулся и быстро вышел. Врачи прошли следом за ним шагов двадцать и видели, как в воротах мелькнуло его развевающееся пальто.

У ворот был только конвойный. Он довел старого доктора до дверей комендатуры и гаркнул в дверях:

— Der Frauenarzt ist hier!.

Дорогу слегка замело снегом, день был сухой и морозный. Шими-бачи шагал рядом с курившим Дейбелем и с любопытством поглядывал по сторонам. Он совсем не знал окрестностей лагеря. Шагах в двухстах перед ними начинался редкий дубовый лесок, бурые листья еще покрывали ветки. Направляясь к лесу, они миновали усадьбу крестьянина, с которым Копиц занимался торговыми делишками. Молодая крестьянка выглянула из калитки и, узнав Дейбеля, ответила на его приветствие.

— А, герр Руди! Вы к нашему деду?

— Не-ет! — усмехнулся эсэсовец. — Мы с доктором идем на санитарную инспекцию. Не так ли, Шими?

— Да, — венгр вежливо кивнул. — Добрый день, фрау.

— Герр Руди всегда шутит, — молодуха погрозила пальцем. — А может быть, вы в самом деле доктор?

— Он-то? — оказал Дейбель. — Доктор, и даже женский. Верно?

Шими смущенно подтвердил, пожав плечами с видом человека, который сопровождает пьяного. Мол, что с ним спорить!

— Ну, желаю успеха! — воскликнула молодуха. — И заходите к нам, герр Руди. Вместе с доктором заходите! Вы же знаете, что у меня давно болит вот тут. — Она со смехом ткнула себя в грудь и захлопнула калитку.

Дейбель самодовольно усмехнулся.

— Неплохая бабенка, а? Муж у нее на фронте, она тут одна с четырьмя ребятами и дедом.

— Неплоха, неплоха, — подтвердил Шими-бачи, и в душе его проснулась нелепая надежда. «Нет, не может быть, чтобы так вели человека на смерть! Не может быть! Глупо было думать, что меня хотят… Дейбель весел, эта женщина видела нас вместе, она его хорошо знает… Если он будет возвращаться один, она заметит это и наверняка спросит, а где же я. Что он ей скажет? Что оставил заключенного в лесу? Этому она не поверит. Скажет напрямик, что убил доктора? Нет и тысячу раз нет, это невозможно!»

Почти повеселев, он тронул эсэсовца за рукав.

— А куда мы, собственно, идем, герр обершарфюрер? На какую инспекцию?

— Разве я тебе еще не сказал? — отозвался Руди самым веселым тоном. Опять с нас требуют отчетность. Нужен акт о состоянии кладбища: соблюдены ли там все предписания. Глубина могил — метр сорок, посыпка трупов хлорной известью и все прочее. Сам знаешь.

— Да, да, — бодро, но вместе с тем осторожно сказал Шими-бачи, как будто все еще разговаривая с пьяным. Ему так хотелось верить, что Дейбель говорит правду! И только это отвратительное слово «кладбище» насторожило и заставило содрогнуться.

— А ты вообще-то знаешь наше кладбище? — спросил Руди, отбросив окурок.

— По правде сказать, не знаю. Кладбище! Все-таки, значит, кладбище. В Баварии, в чужой земле…

Дейбель кашлянул и слегка вздрогнул.

— А ветер изрядный. Ты почему не застегнешься? «Ах да, надо застегнуть пальто. Ведь я буду жить, а живой человек не должен простужаться». Старый врач начал застегиваться, но пальцы не слушались его. «Просто руки у меня дрожат от холода, вот и все, — твердил он себе. — Только от холода…»

Они шли лесом, в приятном полумраке. На дереве мелькнули две белки, в сухой листве у дороги показался крот.

— Это еще не настоящая зима, — сказал Дейбель. — В этом году она, видно, будет мягкая. Вон и белки до сих пор скачут.

— Для нас она будет тяжелой, — сказал врач, полный решимости жить. Ему уже дышалось легче, слово «кладбище» больше не страшило его, в ушах звучал голос смешливой молодухи: «Желаю удачи! Заходите к нам вместе с вашим доктором…»

— Это последняя военная зима, как ты думаешь? — наклонился к нему эсэсовец. — Ее можно пережить.

— Наверняка последняя, — отозвался врач.

— Та-ак! — засмеялся Дейбель и замшевой перчаткой почесал свой тупой носик. — А чего ты хотел бы в будущем году?

— Мира. И чтобы все мы вернулись домой.

— Мира? Стало быть, кто-то должен выиграть войну, а кто-то проиграть. Ты, конечно, хочешь, чтобы проиграл Адольф, а?