Карточный домик

— А квартира стоит не меньше сотни в месяц. И это, естественно, не в центре, а где-нибудь в Коньково-Бирюлеве. Или еще дальше.

— Ничего, — сказал я. — Что-нибудь придумаем.

— Думай, думай… муж. Объелся груш. Я точно знаю только одно: с родителями нам не жить.

— Подрабатывать буду. Может, сразу же на вечернее поступлю.

— Ну и толку? Что ты умеешь делать-то? Вагоны разгружать? Ведь ты до армии ничем не занимался, кроме своего дзюдо.

— Электриком работал.

— Да, я помню, — рассмеялась Оля. — Без году неделя. А знаешь, сколько у папы профессий? Двенадцать! Он и шофер, и плотник, и… Ладно, что об этом говорить. Который час?

— Четверть второго, — сказал я, глядя в окно на темные дома и тускло светящиеся через один фонари.

— Я завтра весь день просплю. А что мы вечером будем делать?

— Посмотрим.

Машина свернула с проспекта на бульвар, потом на узкую неосвещенную улочку, въехала через арку во двор, за которым город кончался и начинался лес.

Я заплатил, и мы вышли. Светились из всего огромного панельного дома только два окна на восьмом этаже.

— Это наши, — со смехом сказала Оля. — Нас ждут.

— Кто?

— Не знаю. Домовой. Или ведьмы. Но я уверена, что ключи у нас именно от той квартиры. Ведь нам везет с тобой.

Мы поднялись, и сразу стало ясно, что Оля права. Из-за обитой дерматином двери с номером, который написал нам на листочке швейцар, доносилась рок-музыка, топот и пронзительно, хрипло кто-то визжал.

— А может быть, мы дом перепутали?

— Тридцать девять, корпус два.

— Что будем делать?

Сказать я ничего не успел — дверь распахнулась, выбежала зареванная, с размазанной по лицу краской девушка, за ней здоровенный волосан-бородач в свитере и полосатых трусах.

— Заходите, ребят, — басом бросил он нам через плечо и убежал, сотрясая лестницы, вниз.

— Зайдем?

— А что нам остается? — улыбнулась Оля. — Здесь хоть весело, судя по всему.

— День Победы уже обмывают.

— Чем это пахнет?

— Что-то знакомое…

10

Мы вошли и через пять минут сидели на диване между длинноволосыми, мутноглазыми, сонными девушками и такими же парнями. Пили сухое вино из двух стаканов, потому что больше посуды не было. В соседней комнате ревел магнитофон. На кухне выясняли отношения — кто-то кого-то предал и продал, но пытался доказать, что все как раз наоборот.

— Здорово, да? — толкнула меня под локоть Оля. Глаза ее блестели. — Я тебе не говорила, я как раз об этом мечтала, когда мы таскались из гостиницы в гостиницу: чтобы шумная большая компания, чтобы музыка. Я люблю. Мы ведь с тобой совсем еще молодые, да?

— Конечно, — согласился я.

— И мы ведь будем иногда вот так гулять?

— Будем.

— Здорово, что мы никого здесь не знаем, и нас никто не знает, но никто даже не удивился, что мы пришли почти в два часа ночи.

— По-моему, здесь ничем не удивишь.

— Тебе не нравится?

— Нравится.

Подошел волосан-бородач, успокоивший на лестнице девушку, которая оказалась хороша собой, с монгольским разрезом больших глаз. Он посадил ее рядом с нами, она закинула ногу на ногу, демонстрируя белые ажурные колготки, и попросила спички. Я ответил, что не курю. Она стала разглядывать шрам у меня на запястье.

— Больно?

— Нет, — сказал я.

— Я умею снимать любую боль, — она прикоснулась к шраму кончиком мизинца.

— Она правду говорит, — сказал бородач. — Кстати, что вы как не родные сидите? Меня Митя зовут, — он пожал руку сперва Оле, потом мне.

Он оказался племянником переехавшего на дачу швейцара. Мы сказали, что из Москвы, ночевать нам негде. Племянник ответил, что никаких проблем быть не может. И добавил утробным басом: «Чуваки».

— Вы танцуете? — он взял Олю за руку и увел.