Карточный домик

– Я отвечу на ваш вопрос так: мне ничего не известно, – продолжил Фрэнсис. – Однако не приходится сомневаться, что премьер-министр поручит мне отыскать виновного.

– Официально или нет?

– Больше никаких комментариев, – пробормотал Уркхарт и снова начал подниматься по ступенькам.

Но Сторин не думала так легко сдаваться.

– Премьер-министр собирается начать расследование, чтобы отыскать источник утечки информации в собственном Кабинете – вы это имеете в виду? – уточнила она.

– О, Мэтти, я и так сказал слишком много. Однако вы гораздо лучше чувствуете ситуацию, чем большинство ваших недалеких коллег. Мне кажется, что к подобным выводам вас привела логика, а не мои слова. Надеюсь, вы не станете нигде их повторять.

– Правила лобби всегда в силе, мистер Уркхарт, – заверила его журналистка. – Но давайте уточним, правильно ли я вас поняла. Вы не отрицаете, но и не подтверждаете того факта, что премьер-министр организует расследование поведения членов Кабинета?

– Если вы не станете называть мое имя, – да.

– Господи, они же переполошатся, как стая гусей! – выдохнула Мэтти, которая уже видела заголовок передовой статьи.

– Складывается впечатление, что десятое июня было давным-давно.

* * *

Уркхарт снова начал подниматься по лестнице, которая вела на Галерею для публики, где собирались самые разные люди, чтобы сверху понаблюдать за работой Палаты – как правило, с невероятными неудобствами и огромным изумлением. Главный Кнут перехватил взгляд невысокого, безупречно одетого индийского джентльмена, для которого он достал место на галерее, и помахал ему. Тот начал пробираться мимо вытянутых ног других зрителей, сидевших плотно друг к другу на скамьях, потом смущенно протиснулся мимо двух невероятно толстых женщин и вскоре оказался рядом с Уркхартом. Но прежде чем он успел заговорить, Фрэнсис знаком показал, что ему следует соблюдать молчание, и повел его в сторону небольшого коридора за галереей.

– Мистер Уркхарт, сэр, это были чрезвычайно волнительные и поучительные девяносто минут, – заговорил индиец, когда они добрались до этого коридорчика. – Я вам глубоко признателен за столь замечательное место!

Фрэнсис, знающий, что даже такому худому человеку, как Фирдаус Джабвала, было ужасно неудобно сидеть на узкой скамье, улыбнулся.

– Я прекрасно понимаю, что хорошее воспитание мешает вам жаловаться на неудобные скамейки, и жалею, что не сумел найти вам место получше.

Они вежливо болтали, пока Джабвала получал свой «дипломат» из черной кожи у сидевшего за письменным столом дежурного. Сначала индиец категорически отказывался с ним расстаться, но ему пришлось пойти на уступки, когда дежурный объяснил, что с чемоданчиком его не пропустят на галерею.

– Я так рад, что мы, британцы, все еще можем доверять обычным людям свои вещи, – заявил он со всей серьезностью, похлопывая ладонью по «дипломату».

– Молчите, пожалуйста, – попросил Уркхарт, не доверявший ни обычным людям, ни Фирдаусу.

Впрочем, индиец был одним из избирателей и владел несколькими процветающими предприятиями, да еще и сделал взнос в пятьсот фунтов на проведение избирательной кампании, а в ответ просил лишь о личной встрече в Палате общин.

– Я буду выступать не в качестве избирателя, – объяснил он по телефону секретарше Уркхарта. – Речь идет о национальных интересах.

Фрэнсис провел гостя под сводчатым дубовым потолком Вестминстер-Холла, и Джабвала попросил его немного задержаться.

– Я был бы благодарен за возможность немного помолчать в том месте, где приговорили к смерти короля Карла Первого и прощались с Уинстоном Черчиллем.

Тут он заметил снисходительную улыбку, тронувшую губы Уркхарта, и немного смутился.

– Мистер Уркхарт, пожалуйста, не считайте меня претенциозным, – попросил индиец. – Связь моей семьи с британскими государственными учреждениями насчитывает почти двести пятьдесят лет со времен Благородной Ост-Индской компании и лорда Клайва[18], которому мои предки давали советы и крупные кредиты. До того времени и после члены моей семьи занимают престижные посты в юридических и административных отделах правительства Индии.

Он говорил, опустив глаза, и в голосе его звучала печаль.