Картежник и бретер, игрок и дуэлянт

- Как зовут сына?

- Леча. Так он его называл.

- Займись, Борзоев, - бросил через плечо генерал своему то ли переводчику, то ли порученцу.

- Будет исполнено, Павел Христофорович.

- Кто из солдат наиболее отличился?

- Все достойны, ваше превосходительство. Понимаю, всех не наградишь: Сурмил в сражении не участвовал, а Прова Сколышева даже не ранило...

- Никого не забуду, - улыбнулся Граббе и чуть наклонился ко мне: - Но вам - моя особая благодарность, Александр Ильич, совершенно особая. Вы мне не только супругу, но и будущего ребенка спасли. Как только врачи разрешат, прошу быть моим гостем. До окончательной поправки, а может, и решения судьбы вашей.

Пожал мне руку и ушел. А я, окончательно придя в себя, узнал, что пятеро из тяжко раненных уже здесь Богу душу отдали, и, признаться, обрадовался, что сознание мое это не восприняло. И подивился, чему это солдаты так рады. Оказалось, каждый по червонцу получил из рук генеральского черноусого порученца...

К вечеру того же дня пришла Вера. Подошла к моей койке, встала на колени и неожиданно поцеловала мне руку.

- Что вы, Вера Прокофьевна!..

- Вы дважды спасли меня. Дважды!.. И для вас, дорогой мой Александр Ильич, я - просто Вера. Всегда - Вера.

- Спасибо. Как мой ротный, Вера? Знаю, что подле него вы днюете и ночуете.

- Он тяжело ранен. Пуля попала в плечо, но и рану разворотила, и крови он много потерял. Я гранатовым соком его отпаиваю, врачи посоветовали.

- Гранатовый сок для боевого офицера - лучшее лекарство. А что слышно о человекоподобном майоре Афанасьеве?

- Ничего, но я его теперь не боюсь.

Я усмехнулся:

- Повзрослели?

- Нашла семью, которая не даст меня в обиду. Аглая Ипполитовна - чудный человек. И Павел Христофорович тоже, хотя я его побаиваюсь. После всех событий они объявили, что считают меня дочерью. По крайней мере до той поры, пока не выдадут замуж.

- Ну, за этим дело не станет, я полагаю?

Вера очень смутилась, порозовела, поцеловала меня в лоб и сказала:

- До завтра.

Но на следующий день первым появился подпоручик Борзоев, порученец генерала Граббе.

- Я нашел Лечу.

- Дорого запросили?

- Ну какой же линейный казак не исполнит просьбы генерала Граббе, Олексин? Леча уже под крылышком Аглаи Ипполитовны. Как мне передать его Беслану?

- Беслан выйдет на встречу только ко мне, поручик.

Борзоев улыбнулся:

- Мы с ним - из одного тейпа, Олексин. Следовательно, почти родственники.

- Я дал Беслану слово. И исполню его, как только сумею взгромоздиться на лошадь. Желательно белую.

- Завтра можете начать тренировки, поскольку врачи разрешили перевезти вас в генеральский особняк.

* * *

И вот я - в просторном генеральском особняке, расположенном в садах на окраине города. Меня встретили как родного, генеральша всплакнула и расцеловала в обе щеки, Вера засияла и по-сестрински прикоснулась губами, попав в порядком отросшие бакенбарды. Тут же проводили в просторную, всю в коврах на восточный манер комнату с прямым выходом в сад и в помощь отрядили смекалистого паренька-армянина. Паренька звали Суреном, он показал мне дом и сад и торжественно обещал содержать в порядке мою обувь и одежду.

Потом он привел ко мне Лечу. Мальчик глядел настороженно, но без всякого страха, по-русски понимал почти все, но говорить стеснялся. Я рассказал ему без деталей, разумеется, - что мы подружились с его отцом, и обещал свидание в ближайшие дни.

Вечером хозяйка устроила пир в мою честь. Не скрою, мне было весьма приятно, хотя и несколько стеснительно, что ли. Не привык я выслушивать бесконечные благодарности.

А через день из Тифлиса вернулся генерал. Воодушевленный, хотя и весьма озабоченный.

- Уделите мне десять минут, Олексин. Меня внезапно вызвали в Петербург для доклада Государю, и я должен кое-что уточнить.

- Когда вам будет угодно, Павел Христофорович.

Мы уединились в его кабинете перед обедом. Я полагал, что речь опять пойдет о нашем рейде в Аджи-Юрт, но генерал начал беседу несколько неожиданно.

- В тысяча восемьсот четвертом году я принял Лубенский гусарский полк, а уже через восемь месяцев был освобожден от должности его командира с пренеприятнейшей формулировкой "за явное несоблюдение порядка службы". Через год обвинение было полностью снято, но нервов я потратил немало. Это - первое, Олексин. Второе. Во время Смоленского сражения я имел честь состоять офицером для поручений при вашем батюшке бригадире Илье Ивановиче, вечная ему память. Все это вместе, а также моя искренняя вечная благодарность вам позволяет мне спросить вас о причинах вашего разжалования. Не скрою, что надеюсь быть принятым лично Государем, где вполне уместно будет вспомнить о вашем героическом деянии. А посему слушаю вас, Александр Ильич, со всем вниманием.